Прошел год. Вроде поутихли горести в семье Киселевых. В один из дождливых вечеров Антонина Михайловна призвала Наталью к себе. Та пришла сразу, стала в дверях, в ожидании.
– Да проходи ты, садись! – позвала ее мать, похлопала рядом с собой по диванчику. – Только прикрой плотно двери. Разговор будет долгим.
Дочь прошла, присела покорно, мать вздохнула:
– Думала разговор этот с дочкой твоей вести, да видать не дождусь я ее зрелости.
– Бросьте, мама, весна придет, все мы окрылимся и радостно запорхаем.
– Может быть. На все, ведь, воля Божия. Но я не жалеть себя, тебя пригласила. Хочу передать то, что мне от матери и бабки досталось.
– Вы бы лучше всех позвали, а то обидятся на меня сестры.
– Не обидятся. Не материальное это. Душевное. А им знать вообще ненадобно, как и мужчинам. Хотя муж у тебя золото. Да и хозяйственный. Умелец, одним словом. Ты уж прости, что противилась.
– Давно было, быльем поросло.
– Точно. Вон как вы лавку-то мою подняли. Да и харчевня скоро рестораном станет. А с чего все начиналось? С булочек и кренделей. А он вон что сотворил. Небось бедняк и не захаживает.
– Так у Вас, маменька, и так простой люд не хаживал.
– Не правда, по светлым дням, да на праздники, неимущим гостинцы раздавала. Неужто не помнишь?
– Как не помнить, многое помню. А для простых людей, Григорий Савельевич соорудил, некое подобие трактира. Кухня там простая, да на выезде из города. Говорит, чтобы если напьются, то горожанам не мешали.
– Хорош зять у меня. Всем хорош. Лестью не маслит, все делом. Ну ладно, живите с Богом. Теперь о деле. – Она поднялась, подошла к комоду и принялась доставать нечто в льняные полотна завернутое. Ставила очень бережно, как и разворачивала. Нана подошла ближе: – Помнишь?
– Ой, а я и не заметила, что Вы их с горки убрали.
– Убрала, когда беда в дом пришла. Надо было, чтобы на глазах у меня бокальчики были.
– Интересный Вы, маменька, человек. Беда в дом – вы бокальчики прячете.
– Брось перебивать меня, да хихикать! Не простые это бокалы!
– Само собой. Они же венчальные, да вами сделанные.
– То-то и оно, что венчальные. А прятала, от сглаза. И если ты послушаешь пять минут, то все поймешь.
– Так я Вас всегда слушаю. Вы говорите.
Антонина Михайловна оглянулась на дочь, думала, та по обыкновению насмехается над ней, но Наталья была серьезна.
– Это Ваши! – бережно развернула и поставила вперед те самые причудливые, круглой формы, словно бочонки, два бокала и словно детей, погладила каждый.
– Ты смотри, блестят-то как! – восхитилась Наталья Алексеевна. – А были же не прозрачные, белесые.
– Были! Тогда я думала, что ты нарочно мне замуж бежишь, вот и заказала, в память, так сказать, о твоей взбалмошности. А года открыли мне глаза