Вокруг не сразу поняли, что произошло. Кто-то побежал за вором, но поздно. Хлопнула дверь на другом конце павильона, затем еще раз. Погоня вернулась через несколько минут – ни с чем. Алю расспрашивали, кто это был – она, конечно же, не знала. Администратор божился, что гад был не из статистов и с ними прокрасться не мог, у него все головы пересчитаны.
– Да что за бардак у вас! Проходной двор! – рявкнула брюнетка.
Аля успела услышать, что это Катерина Жукова, генеральный продюсер картины.
– Слава богу, все на месте, – сказала Жукова, осмотрев содержимое сумки. – Что за хрень: то и дело у меня что-то слямзить пытаются… Медом намазано… Эй! – махнула она рукой Але. – Иди сюда. Ты кто у нас?
Грозное прежде лицо Жуковой от улыбки стало теплым, как летний день. Аля смущенно начала:
– Вообще я актриса…
Она не успела продолжить: у продюсерши зазвонил телефон, «извини» – сказала та Свирской и ответила на звонок.
Пока брюнетка прохаживалась кругами, ведя какой-то загадочный и важный разговор («нет… да… сколько?.. я подумаю…»), Аля стояла на том же месте, боясь сойти, как школьница, вызванная к доске.
– Держи свои пятьсот, – сунул ей в руку деньги небритый администратор. – Молодец! Мне бы таким глазастым быть.
– Почему?
– Ну, ведь не абы чья сумка. Это ж Катерина Великая! Хотя тебе неважно… Жаль, что не я заметил!
Вздохнув, парень в кедах ушел. А Альбина ждала. Она понимала, что просить – невежливо, но возможно, договорив, продюсерша сама предложит: «Ты актриса? Помочь тебе чем?», и тогда…
Минут через семь Катерина Великая закончила разговор, но к ней тут же подошел белесый продюсер и о чем-то забубнил, они отошли дальше, и Жукова смотрела только на него, похоже, совершенно забыв про спасительницу своего достояния. Мимо шагали и шаркали киношники. Двое мужиков в синих комбезах, неся громадную кадку с пальмой, шикнули на Свирскую: «Посторонись!» Кто-то сматывал пыльный кабель. Статисты, получив свое, уже исчезли. А вот и Жукова с белесым скрылись из глаз, завернув за фанерный край декорации. Все.
По аллеям Мосфильма гулял ветер октября, настырный и любопытный. Он залез Але под юбку, отогнул полу короткого пальто, ткнулся холодным носом в смуглую шею, а затем бросил Алю и помчался дальше – шелестеть жухлыми листьями под деревьями. От павильона, где были съемки, до проходной идти было минут шесть: шаг левой, шаг правой – и выйдешь в город, нырнешь в обычную жизнь. Куда Але не хотелось.
Она свернула вбок. Из-за бежевой коробки, выстроенной в семидисятые из унылого кирпича, показалось гордое, крупное здание в помпезном стиле сталинской эпохи. Мимо. Мимо графитти с потеками краски на трансформаторной будке, мимо изумрудного самолетика с мятым фюзеляжем, замершего на треугольнике растрепанного газона («экспонат!» – сообщала табличка). Мимо мужчины,