На снегу крови нет, ни капли – только три цепочки человеческих следов, которые вскоре, стоит пойти по ним, сливаются с десятками других. Не будь это сон, Людвиг, наверное, задумался бы, почему человеческие следы – мужские, женские, детские – ведут от жилищ зверей. Может, он даже заметил бы, что и в самих клетках много-много человеческих следов, а звериного – ни одного. Но он идет, не думая, как в полусне. В голове шумит, а впереди много голосов неразборчиво поют на французском. Песня смутно знакома.
Va! l’abus du pouvoir suprême
Finit toujours par l’ébranler:
Le méchant qui fait tout trembler
Est bien près de trembler lui-même[45].
Следы и голоса приводят к центральному, самому большому вольеру зоосада, тому, который несколько лет назад столь впечатлил Людвига. Просторная, неглубокая, но хорошо вытоптанная яма, где хватило бы места дворцу, безраздельно принадлежала слону, слонихе и двум слонятам. В яме почти ничего не было, кроме крытого закутка на случай дождя и снега, водоема и нескольких горок из разных съедобных веток. Ничего нет и теперь. Кроме одного предмета, возвышающегося на ледяной глади бывшего пруда.
Платформа. Ступени. Блеск лезвия, дремлющего меж деревянных перекладин, Людвиг замечает еще издали, раньше, чем понимает: он был неправ, решив, что зоосад пуст. Он нашел зверей, и только Лили[46], что властвовала бы над ними, нет.
Они здесь, сбились в пять-шесть рядов вокруг ямы – и нескладно, на разные голоса поют. В них есть что-то необычное, но Людвиг не задумывается об этом, как не задумывается, почему они – звери – почти все сразу смолкают, закашливаются, расступаются перед ним. Пропускают, смотрят – кто с опаской, кто с недоумением, кто с отвращением. Взгляды скребут спину и холодят затылок. Он идет, вдыхая звериные запахи: перьев и шерсти, пота, навоза и чего-то кислого – и борясь со все более громким гулом в ушах. Сквозь шум, зыбкой завесой отгораживающий сознание от реальности, пробиваются шепотки:
– Это животное или птица? Где его когти, папа?
– Эй, где солдаты?! Ходят тут…
– Не смотри, не смотри в его глаза, он голый, вдруг больной, бросится…
– Оно воняет! Боже, что за смрад!
– А мне-то говорили, общество будет приличное.
Все почтенные звери на двух ногах, одеты как подобает и праведно возмущены. На них плащи и камзолы, меха и платья, треуголки, парики и шляпки с цветами и фруктами. Львята размахивают флажками и рычат, подражая родителям.