Произнеся все это, Альберт вихрем унес за собой Амалию, Николай остался предоставлен самому себе.
В обширной прихожей все стены были увешаны картинами. Живопись членов кружка Зарайского. Естественно, значительная часть экспозиции отводилась творениям самого Савелия Моисеевича. Он вдруг возник прямо за спиной Николая, лениво разглядывающего картины, деликатно покашлял. Николай обернулся и оказался в лучах доброжелательной улыбки мастера.
– Интересуетесь творчеством коллег?
– Конечно. Есть, чему поучиться, – не растерялся Никола.
– Ах, не скромничайте, не скромничайте, – звонко рассмеялся Зарайский, как будто услышав презабавный анекдот. Он ласково смотрел на Николая, и казалось, едва сдерживается, хочет немедленно заключить его в объятия. – Что ж, я с удовольствием представлю вам работы моих товарищей, со многими из них вы прямо сегодня сможете перезнакомиться. Это вот Рубинштейн Юра, большой художник, его крымский период. Мощно, экспрессивно, как вы находите? Это Миндадзе. Здесь Стукалин Фома, по-моему, не лучшая из его работ… А здесь ваш покорный слуга. Автопортрет, узнаете? А это Ирка, супруга…
– Супруга с упругой грудью, – выпалил Николай.
– Очаровательно! – и, мгновенно сделавшись грустным, без всякого перехода, Зарайский продолжил. – Вы ведь еще совсем молоды, а посмотрите на меня.
Николай послушно посмотрел. Голова глубокого старика с серой кожей и провалившимися щеками, длинные седые волосы, довольно густые, сзади завязаны кокетливым хвостиком.
– Лысины, однако, не намечается, – Зарайский повернулся к Николаю спиной и тощим задом, демонстрируя прическу. – Автопортрет этот тридцатилетней давности. Узнать можно?
Какое-то минимальное сходство с объектом имелось, возможно, благодаря длинному сизому носу человека пьющего, но узнать в портрете Зарайского – нет, никогда! С уверенностью можно было бы сказать, что изображен некий человеческий облик, не уточняя, мужчина это либо женщина, и возраст живописца тут роли не играл. Дело заключалось в самой манере живописи. Лицо было вылеплено грубыми разноцветными мазками, и кто бы осмелился назвать эту работу законченной – эскиз, подмалевок, не более. Николай и сам писал портреты, в которых никто бы не сумел себя узнать. Но ведь он сознательно уходил от изобразительности. Для него, как для художника, лицо натурщицы или чайник с чашкой – просто повод высказаться. Хотя он умел работать как грамотный реалист и часто этим пользовался.
– Несомненно, – дипломатично ответил Николай. – Как не узнать!
– Ах, не верю! – вздохнул Зарайский. – Время безжалостно. Что оно с нами делает! Ирка моя была замечательной красавицей. А сейчас растолстела, беда. Я писал ее бесконечно. Здесь только малая часть.
Савелий Моисеевич перстом указал на группу из трех разного размера полотен, выполненных в той же хаотично-экспрессивной манере, что и автопортрет. Это были изображения обнаженной женщины в раскоряку, в более скромной позе – в ванной, наполненной