Полагаем, что такого рода «экспансия» обособленного психотехнологического сектора (будь то психотерапия, консультирование или иные выделяемые группы психотехнологий) с претензией на статус мета-модели социальной психотерапии оправдана лишь в случае основательной методологической проработки вектора дифференциации-интеграции с другими актуальными психотехнологическими кластерами. Чего в данном случае не отмечалось.
В отношении тенденций формирования психотехнологического пространства в бывшем Советском Союзе и далее, в Российской Федерации, можно сказать, что такого рода эпопея была поистине драматичной еще и по привносимым идеологическим обстоятельствам. И если история непримиримой борьбы с «вейсманизмом-морганизмом» – а именно так в 30-е годы прошлого столетия, в реакционных идейно-научных кругах обозначалась прорывная наука генетика – доподлинно известна, то история искоренения поднимающейся в стране «так называемой психотехники», во многом, остается в тени.
Надо сказать, что уже к середине и особенно к концу 20-х годов прошлого столетия – то есть, удивительно быстро – страна начала «оживать» поле пережитых революционных потрясений и буквально впитывать все прогрессивные на тот момент тенденции в сфере передовой науки, в том числе и в секторе наук о психике. Так, в 1920 году была основан Центральный институт труда (ЦИТ) с идеей лабораторного исследования индустриальных психотехнологий. А уже к концу 20-х годов психотехнология получила широкое распространение. И уже с начала 30-х годов масштабные исследования велись по рационализации – с использованием наработанного психотехнического потенциала – трудовых приемов в металлургической, машиностроительной, химической промышленности, в других сферах организованной трудовой деятельности, в отдельных областях организации производственного обучения, совершенствования орудий труда, органов управления и проч.
Но не только. В область приоритетных исследовательских интересов одного из интеллектуальных лидеров психотехнологического движения того времени, профессора С. Г. Геллерштейна входила и глубинная методологическая – как бы мы сейчас сказали, собственно эпистемологическая – проблематика. Так, например, в своей публикации 1932 года,