Мама набивает пузырьками сумку, Серый застегивает молнию. Они идут к группе и видят, что сборы уже заканчиваются. Только Михась сидит и перебирает семена.
– И что мы с ними будем делать? – устало спрашивает мама.
– Марин, ты чего? Конечно, посадим несколько огородов и будем день-деньской бродить между ними, – улыбается Михась и сгребает пакетики в карманы.
Серый фыркает. Он уже проходил это в другой группе и знает, что большая часть урожая погибнет в рыжей хмари. Но мама кивает и улыбается.
– Дело, Сереж, вот что всем нам нужно, – шепчет она, поймав удивленный взгляд, – а не бесцельное шатание в поисках еды и неизвестно чего.
На ее лице мелькает такая тоска, что Серый прикусывает ядовитый ответ. Маме тоже все осточертело.
Они успевают надеть рюкзаки и поменять батарейки в налобных фонарях, когда из вентиляции просачиваются первые рыжие струйки. Они густые, быстрые, больше похожие на дым, чем на туман. Серый кричит, глядя, как опасность сгущается под потолком и опускается им на головы. Мама крепко сжимает его руку. Группа мгновенно бросает все недоделанные дела и собирается в единую цепочку. Последними подходят Михась и Верочка. Он бережно держит ее под локоть, и Верочка, бледная и сосредоточенная, протягивает руку Серому. Прапор быстро считает их, отвешивает подзатыльник Тимуру, который строит рожи Олесе, и ведет их к выходу. Олеся обиженно дует пухлые губы, щурит голубые глаза и нервно заглаживает за уши свои короткие соломенные волосы. Она все равно прячет косметику в свой рюкзак, даже когда Прапор приказывает этого не делать. Серый отстраненно думает, что тоже смеялся бы над ней, вцепившейся в свои коробочки. Вокруг постапокалипсис, а она с палетками бегает. Но Серому грустно покидать насиженное место, поэтому он молчит. Ведь и Олеся уносит коробочки не потому, что ей так нравится косметика, просто в ней говорит желание унести с собой хоть какое-то напоминание об этом почти что доме.
Хмарь налетает очень быстро. На улице она гораздо гуще и уже окутывает город плотной пеленой. В рыжей мгле не видно даже домов через дорогу – лишь прямоугольные очертания, гротескные и изломанные линии. Тимур все хохочет над Олесей, оглядывается на нее и через несколько шагов закономерно спотыкается о бордюр. Михась тут же вздергивает его за руку, не давая упасть.
– Отставить падение! – рявкает Прапор. – Смотреть под ноги и слушать мою команду!
– Не видно ж ни… – огрызается Тимур и тут же получает подзатыльник от Михася.
– Ни? – угрожающе уточняет Прапор. – Что я говорил про матерщину при женщинах и детях?
– Ни зги, Прапор, не видно ни зги! – после секундной заминки заканчивает Тимур, сверкнув глазами, и с неожиданным чувством добавляет: – Как ты меня достал, Михась! Не дергай!
И плаксиво верещит, когда мужская ладонь сильнее сжимается на его запястье.
– Ай! Ой! Отпусти! Сломаешь же!
– Ну, постой, подумай, оглянись, – насмешливо предлагает Михась. – Только ты прости,