На лестничной клетке послышались шаги, ключ повернулся в замке, дверь отворилась. Перед поспешившей в коридор Верой появился Никита.
Выдержав несколько секунд театральной паузы с ничего не выражавшим лицом, Краевский медленно вытащил из-за спины руку, в которой красовалась бутылка Moёt & Chandon. В ответ на игривую, вопросительную улыбку жены он тихо произнес, смакуя каждое слово:
– Десять тысяч экземпляров.
Обычно сдержанная Вера взвизгнула не хуже малолетней поклонницы, увидевшей кумира, и бросилась Никите на шею.
– Семь процентов от каждой проданной книги, – добавил он, пока жена радостно зацеловывала его лицо, а потом прошептал ей в ухо причитающийся к процентам гонорар. После этого поведение супруги от повадок юных одержимых барышень уже ничем не отличалось вовсе.
– Поедем отмечать? – радостно спросила она, выпуская наконец мужа из объятий.
– Конечно, поедем. Где Мишаня?
Вера вдруг стала серьезной.
– Тебе стоит с ним поговорить. Мне кажется, что-то случилось в школе.
– А кажется тебе так потому что…?
– А кажется мне так, потому что у него все штаны были мокрые, он, видите ли, упал. Весь обед промолчал. И сидит у себя в комнате с самого обеда, у него, видите ли, уроков много.
– Так. Ты иди облачайся во что-нибудь красивое, а я пока узнаю, что там стряслось.
Когда Никита вошел в комнату сына, тот, сгорбившись в не совсем естественной позе, действительно, что-то старательно выводил в тетради.
– Привет, пап! Как прошел твой важный день? – улыбнулся Мишаня, повернувшись к отцу. Наигранная непринужденность тона была очевидна.
– Скажем так… Нам есть, что отметить, – мягко ответил Никита, сел на кровать и продолжил, – мама говорит, что ты был очень тихим после школы, и твоя одежда была мокрой.
Мишаня поджал губы. Резкое желание разреветься забурлило в горле. Чтобы его подавить, пришлось, прежде чем сказать хоть слово, изо всех сил стиснуть челюсти. От глаз Никиты это не ускользнуло, его лицо стало совсем серьезным. Пауза затянулась, надо было что-то говорить. Врать отцу Мишаня никогда в жизни даже не пытался, тот ни разу не обманывал его доверие и не подводил. Держать историю в себе мочи не было, рассказывать о собственном позоре кому-то еще, было немыслимо. Мишаня набрал в грудь воздух и тихо начал:
– Помнишь, ты говорил, что за глупость почти всегда приходится платить унижением?
– Подрался?
– Не совсем…
Никита встал с кровати, закрыл оставленную им приоткрытой дверь в детскую и повернулся к сыну:
– Рассказывай.
И Мишаня рассказал. Честно и ничего не скрывая. Когда через двадцать минут в дверь постучала Вера, разговор, а вместе с ним и подробное описание собственных чувств о произошедшем были закончены.
– Уважаемые