Опустила ноги на деревянный пол.
Ощутила пронизывающий холод.
Звонок повторился – нервный, дребезжащий, будто его с противоположной стороны двери за медное кольцо рывками дергал человек истеричный, взбудораженный, по сторонам с опаской оглядывающийся.
Из глубины квартиры тут же донеслись шаги, и через мгновение на кухне вспыхнула электрическая лампочка.
Катерина Ивановна услышала торопливое: «Иду, иду». Подумала, что хозяин квартиры к тому моменту, видимо, уже задремал у себя в спальне, так и прилег, не раздеваясь, но поскольку ждал этого вызова, то встрепенулся немедленно, ошалело бросился в темноту коридора, зажмурился на мгновение от яркого желтого света, брызнувшего на него с потолка, почти наощупь обнаружил ключ, воткнутый в замочную скважину, и принялся его вертеть.
Ерзанье рычага и грохот засова показались Катерине Ивановне оглушительными, несоразмерными кухне и этой каморке, более походившей на глухой пенал, что была сконструирована специально для прислуги.
Закрыла ладонями уши.
Сквозь мгновенно наступившую шипящую тишину в зажатую руками голову постепенно, эхом стали пробиваться приглушенные, неразборчивые голоса. Порой они становились явными, осмысленными совершенно, а порой и совсем затихали. Можно было предположить, что хозяин квартиры и его гость то разговаривают на повышенных тонах, то бросают разговор полностью, то вновь возобновляют его в надежде до чего-то договориться. Казалось, что разговор перетекает с кухни в диванную комнату и обратно.
Плывет-плывет.
Так повторялось несколько раз, пока наконец не наступила тишина.
Катерина Ивановна испугалась, что оглохла, и убрала ладони от ушей.
Ладони ее вспотели – «нет, не оглохла, слава богу!» – тиканье часов, скрип половиц, шуршание шагов.
Наклонилась вперед, почти достигнув подбородком уровня окоченевших коленей.
Замерла в таком неестественном положении, занемогла, заметила, как под действием гудящего с лестницы черного хода сквозняка фанерная дверь ее выгородки приоткрылась.
В образовавшуюся щель она увидела сидящего посреди кухни на стуле высокого худого господина в английском дафлкоте верблюжьего цвета, кожаной триковой фуражке, глубоко надвинутой на лицо, галифе и до зеркального блеска начищенных хромовых сапогах. Правая нога полуночного гостя подрагивала, и блик от носка сапога то пульсировал на потолке, то пробегал по стенам, то исчезал в проеме приоткрытой фанерной двери и слепил Катерину Ивановну.
«Вот не оглохла, а ослепнуть так можно», – с этой мыслью она закрывала глаза руками, боясь, что будет обнаружена, и даже переставала дышать на какие-то мгновения. Но человек на стуле оставался неподвижен, кроме своей дрожащей конечности. Казалось, что он, крестообразно сложив руки на груди, спит, издавая во сне гортанные звуки, икая.
Так они и сидели друг напротив друга, разделенные оклеенной дешевыми обоями стеной, и проходила целая вечность. Однажды подобное чувство безвременья