Стол ещё не накрыли, но аромат из кастрюли исходил отменный; пар подобно камчатскому гейзеру воздымался.
– Ты чуть-чуть подожди. Василий через пять минут подбросит специй, и можно будет подавать. – Со мной Петр Николаевич беседовал нормированным языком.
– Пасиб, не хочу пока.
Я могу называть его: генерал, Пётр Николаевич, благодетель мой; но я никогда не смогу назвать просто и коротко, простым и коротким словом, которое раньше писали через букву «ять». И ты знаешь ли, Хадижат, может быть, я почти жалею его. Шестьдесят восемь лет. Фигура по-прежнему статная. Всё, во что верил и чему служил этот генерал Белой армии[1], плодовитый писатель; и несовершенный режим, во славу которого Пётр Николаевич Краснов сочинил несколько романов и даже одну антиутопию (за неё присудили в 2002 году «Российский бестселлер», после чего и так подмоченная репутация этой премии скатилась в глазах интеллигентной публики ниже некуда), – всё рухнуло в ничтожный по геологическим масштабам период. Что делал бы сейчас он в прошлой России? Вышел бы на пенсию: шахматы на лавочке у фонтана; несколько раз в год заглядывать в школу на правах попечителя и заурядного человека-легенды: рассказывать младшим классам прочувствованное и пережитое; потом «Жизнь и ловля пресноводных рыб»[2], дачка. Растить внуков, правнуков – мелькание бессобытийности, суета обыденности: счастье? покой? А всё-таки же он любит меня: Бесконечный Билет хоть выхлопотал. Я захотел утешить его, доказать, что как-никак остаётся Семья, забота о близких, – но у него не было семьи. Дети когда-то в Америку утекли; младший внук вроде бы где-то служит. Я хотел заговорить о высокой идее, о служении отечеству, – но нельзя служить тому, чего нет.
Неожиданно, сквозь открытую дверь кабинета, заметил разложенные на диване тёмно-коричневые рамы с перепонками холстов.
– Пётр Николаевич, а… простите… а – это?
– Кушать не хочешь? – откликнулся тот.
– Не хочу.
Краснов вошёл в кабинет. На обширном столе, под гнётом пресс-папье в виде печального олимпийского мишки, лежала солидная рукопись.
– Пётр Николаевич, откуда… картины?
Краснов слегка поморщился, неопределённо качнул головой.
– М-м, они… Пусть полежат пока здесь. Динамическая живопись – наше национальное достояние.
Я пригляделся к одному из холстов. Семьдесят пять на сто двадцать. Костяшками пальцев постучал по раме. Не дерево. Композитный материал.
На картине была изображена девушка, лежавшая на сером бетонном полу; одежда её была растерзана; над ней нависала тень, и мы смотрели как бы сквозь эту тень, на неё, а она с какою-то страшной покорностью на лице смотрела туда, вверх, в бесконечность, как будто за нашими спинами пряталось что-то большое и важное, видимое только ей, и как будто бы она