– Я допускаю, что он испытывает… влечение к этой женщине…
…именно.
…Евдокия для них всех не была человеком, но лишь абстрактной «женщиной», которая едва ли не обманом в семью проникла. И теперь все ждали, когда же сей обман вскроется и Лихо, разочаровавшись, отошлет ее…
…не разведется. Разводы не приняты…
…или не были приняты? Собственная матушка Лихослава, которая вышла замуж повторно, не подала ли дурной пример?
Впрочем, лучше уж развод, чем жизнь по обязательствам.
– Мужчины во многом примитивные существа. Они поддаются собственным низменным желаниям, порой не задумываясь о последствиях их. – В этом низком голосе звучала печаль.
И Евдокия прижала ладони к горящим щекам.
– Эта женщина миловидна, а ваш брат так долго служил на границе, что отвык от женского общества… вот и взял первую, которая показалась довольно доступной…
– Ты думаешь…
– Я почти уверена, – с ноткой пренебрежения отозвалась Богуслава, – что к алтарю она шла вовсе не невинной… ваш брат – благородный человек…
Щеки не горели – пылали.
– Он пока еще ослеплен ею, но вскоре эта ослепленность уйдет. И он поймет, сколь глубоко ошибался.
Если уже не понял.
– Если уже не понял. – Богуслава озвучила украденную мысль. – Он, конечно, станет все отрицать…
Вздох. Громкий. Совокупный.
– К тому же Евдокия принесла в семью деньги, и он будет чувствовать себя обязанным…
– Если бы от этих денег еще польза была… представляешь, я попросила у Лихо денег… всего-то двести злотней. А он не дал! Говорит, что мы и без того много тратим.
Зачем Евдокия это слушает? Неужели и вправду надеется услышать нечто для себя новое.
– Но я же должна хорошо выглядеть! – Августа едва не кричала, но вовремя спохватилась: высокородные панночки следят за своей речью, которой надлежит быть тихой и плавной. – Ты же понимаешь, Славочка, каково ныне молодой бедной женщине…
Евдокия фыркнула.
Не были они бедными, несмотря на все долги князя Вевельского, на проданные картины, на исчезнувшие в ломбардах статуэтки… на фамильные драгоценности, которые пришлось-таки выкупать, хотя Евдокия с гораздо большей охотой оставила бы их в закладе. Куда ей надевать тот сапфировый гарнитур, который якобы ей принадлежит, да только от той принадлежности слова одни.
– Тише, дорогая. – Богуслава улыбалась.
Евдокия не видела ее лица, но точно знала – улыбается ласковой правильной улыбкой, именно такой, какая и должна быть у родовитой панны.
– Все еще наладится…
– Как?! –