Но когда майским утром, пошатываясь от сладких ночных грёз, он вышел из вагона конки на Астафьевской и приблизился к двухэтажному особняку, отданному ракетному чертёжному бюро, то невольно подумал: в реальности ли я вижу происходящее? Или продолжают бурлить новые сладкие отравы, что вчера предложил Ашот?
Во-первых, на улице не топтался городовой, бывало – что и целый урядник, обязанный приглядывать за порядком в этом наиважнейшем месте. Во-вторых, что особенно странно, калитка на кованых воротах осталась отворённой, открывая взору сад с мандариновыми деревьями.
Будь Востряков в полном сознании, он никогда бы не сунулся внутрь, словно с головой в прорубь. Но чувство реальности ещё не вернулось ему, порхая где-то рядом и не даваясь в руки. Инженер отважно пересёк сад. Дверь в дом болталась, гостеприимно раскрытая нараспашку.
Унтер Михалыч на входе не предложил принять шляпу и пальто. Востряков отправился к лестнице мимо его кабинки. Вдруг боковым зрением увидел неладное и вернулся. Унтер низко сполз со стула, уронив фуражку, и вряд ли поднялся бы сам из-за большой кровяной лужи, что протекла на пол из-под шинели.
Человек робкий, трезвый испугался бы, кинулся на улицу звать городового или военный патруль. Владимир Александрович не был ни тем, ни другим. Поэтому мужественно направил стопы на второй этаж.
Мягкое майское солнце осветило картину содома и гоморры. Убиты все – от мальчишки рассыльного до покладистого начальника Карапетяна. В каждом зияли две или три аккуратных дырочки. Сослуживцы Вострякова умерли на своих местах, видать – очень быстро. Никто из семерых и не начал убегать.
Остро захотелось курнуть… Конечно, не обычную папиросу, а что покрепче, что выдернет из кровавого кошмара. Инженер дотронулся до холодной щеки Карапетяна, опустил палец в лужу густеющей крови. Он был всё ещё не в силах понять – происходит ли это с ним наяву, или он продолжает лежать на ковре в курительной Ашота. Хуже всего, как иногда случалось после сильного прихода, если видения накладываются на реальность. Быть может – действительно добрался до своей конторы, но вокруг нет никаких трупов. Мучимый скверным предчувствием, что его отвезут в дурдом, а не в полицейский участок, Востряков упрямо шагнул к телефоническому аппарату и воззвал к барышне на центральном коммутаторе соединить его с полицией.
Близ турецкого фронта дела налажены чётче, чем в спокойной глубинке. Властный голос с глубоким армянским акцентом спросил: все ли убиты, или кого-то нет. Инженер диковато обвёл взором побоище.
– Э…э, гражданин полицейский, не вижу немца нашего, фон Дауница. Дай Бог, уцелел…
– Никуда не уходите. Никого не впускайте.
Востряков не успел ответить, как поскользнулся в крови, и удар затылком о половицу бросил его в самое обычное, а не наркотическое забытьё.
Эриван