Весь день с неба лило, что было не удивительно для зоны дождя. Плотный поток сменился мелкой моросью только пятнадцать минут назад, и я, воспользовавшись передышкой, вынырнула из-под кроны фруктового сада, кольцом по берегу опоясывающего наш городок. Деревья и трава по большей части на берегу и росли, проникая корнями в упругую у воды поверхность острова – глею, которая ближе к середине затвердевала, превращаясь в серо-голубые холмы и горы, становившиеся с годами всё выше, покрываясь ороговевшим желе.
Вместе со мной побежали и остальные жители, кто собрал уже достаточно питательных ягод и фруктов – следующая возможность попасть домой представилась бы только через час, на закате. В это время вдоль берега выстраивались водные жрецы. Лёгким движением, словно распахивая шторы по утру, они раскидывали руки и раздвигали льющиеся с неба потоки воды в стороны, давая острову под нами передышку. Без жрецов мы могли лишь надеяться на такие недолгие периоды, когда тяжёлый поток превращался в покрапывающий стук капель о колокол медузы.
Вот и сейчас капли застучали быстрее, предвещая новую волну. По привычке я махнула рукой над головой, прогоняя мелкие капли. Более крупные продолжали больно ударяться о мою иссиня-чёрную макушку, напоминая, почему мне жрецом не стать.
– Пойдём внутрь.
Мама будто и не услышала меня, продолжая смотреть вдаль. На горизонте полыхнуло, а через три секунды послышался грохот, будто Тимир ударил по затвердевшей глее, куя новую пушку.
Я подошла к маме и склонилась над ней, нежно убирая влажную рыжую прядь с её лица. От прикосновения она очнулась. Сверкнула искра в радужке в ответ на выглянувшее из-за плотных облаков солнце и погасла вновь. Возможно, на секунду она перепутала меня с отцом? Смуглая, черноволосая с тёмно-синими, как глубокая вода глазами, – я была поистине папиной дочкой.
– Мама, пойдём внутрь.
Мягко, словно обращаясь с суинской коралловой куколкой, я потянула её вверх, заставляя встать. Ледяные капли дождя тотчас окрасили тёмным каменную ступеньку крыльца в том месте, где сидела мама. Сколько же она ждала меня?
– Изабель! – тонкий голосок сестрёнки испугал меня, и я чуть не отпустила маму, которая всем своим телом опёрлась на мой локоть. Хорошо, что весила она даже меньше меня и была миниатюрной, как малёк кракена.
– Ева, – вторую руку я протянула к сестре, выскочившей из дома мне навстречу. Мы схватились ладонями и крепко сжали их, молча уставившись друг на друга. Слова были не нужны. Из её тёмно-зелёных, как мокрые листья у нас над головой, глаз хлынули слёзы, сливаясь на щеках с каплями дождя.
– Не время, – я разжала наши руки и нежно провела по коже сестрёнки, обводя пальцами острую скулу. – Сначала уведём маму с улицы: холодно.
Согласно кивнув и стерев с лица влагу, Ева подхватила маму за вторую руку, и мы завели её в дом. За спиной снова громыхнуло, и я на мгновение задержала наше шествие, впервые за всю свою жизнь заперев дверь на щеколду. На всякий случай.
Оглянувшись, я не сразу поняла, что не так: в доме было темно. Шторы распахнуты, но солнце, спрятавшееся за тучевыми облаками, почти не проникало в помещение. Тем не менее мы беспрепятственно прошли к широкому дивану, повёрнутому к камину, ни разу ни обо что не споткнувшись и не ударившись. За пятнадцать оборотов я выучила этот дом вдоль и поперёк. Аккуратно усаживая маму на мягкие подушки, я задела сестрёнку и мельком взглянула на неё.
«А она знает этот дом ещё лучше».
Младше меня ровно на два года Ева страдала агорафобией и проводила почти всё своё время в стенах нашего дома, выходя на улицу только в крайних случаях. Благодаря ей у нас всегда было чисто и уютно, а с кухни доносился ароматный запах свежих булочек или похлёбки на обед. Но главной страстью сестрёнки оставалось шитьё. Одежду, скатерти, шторы, платки, игрушки – всё, что можно было создать из куска ткани и нитки с иголкой, она шила сама, одевая нас и украшая дом. А с год назад её творчеством заинтересовались и соседи – так в нашей семье появился дополнительный заработок.
Который, видимо, теперь нам очень понадобится.
Мама утонула в подушках, обмякнув, а мы застыли двумя статуями перед ней, боясь пошевелиться. Я поёжилась: наверное, Ева проветривала, так как в комнате помимо темноты стояла и вечерняя прохлада.
– Мама, – я опустилась перед ней на колени и положила ладонь на её руку. Она перевела пустой взгляд на меня. Уже что-то. – Мама, зажги, пожалуйста, огонь. Холодно.
Мучительно долго мама продолжала смотреть на меня, словно не услышала. Я уже подумала, что так оно и было, но вот прошла минута, и мама ожила, повернувшись к камину. В глазах её снова сверкнула искра, но в этот раз не из-за солнца, рука взметнулась вверх, а сухие ветки, что лежали в каменной выемке в стене задымились и вспыхнули, перекидывая огонёк