Бунт
Паампез сидел на теплом мраморном парапете, свесив босые ноги вниз, и смотрел на Благой Край, который лежал перед ним далеко внизу, заросший фруктовым садом. Кое-где, там и сям, он видел давно знакомые крыши, блестевшие на солнце, уютные беседки цвета свежей капусты, петлявшие среди зелени дорожки, посыпанные мелким желтым песком, высокие башни белого мрамора вроде той, на которой сидел сам Паампез. Далеко слева простерлись поля пшеницы, ячменя, гречихи и ржи. Справа блестело озеро Безымянное, там кто-то плескался.
На многие километры раскинулись яблоневые сады. Яблоки на деревьях были все как на подбор – спелые, сочные, сладкие, ни одной червоточины. И цветом были разные, глазу приятные: желтые, красные, розовые, румяные, зелененькие, снежно-белые и в крапинку.
А трава была какая! Мягкая, шелковистая, бархатная, душистая. Сплошной изумрудный ковер. И стебель к стебелёчку, листочек к листочку, травинка к травинке – возляжешь на неё, и так и лежишь весь день, и нисколько не надоест. Высоко-высоко, сквозь листья яблонь и груш, видны ватные облака – куда-то неспешно плывут. Повернешь голову – цветочек синенький стоит, улыбается, на стебельке кузнечик качается. Полежишь, встанешь, от аромата цветов охмелевший, пойдешь по песчаной дорожке. Идёшь и не знаешь – куда приведет дорожка? Бывает, приведет к беседке. Беседка увита плющом и виноградом. Заходишь – посредине всегда столик стоит, накрытый белой скатертью, а на столе, когда бы ни пришел, горячий кофе в серебряном кофейнике с изогнутым носиком. Или чай с молоком в пузатом чайнике с цветочками. Рядышком всегда стоят фарфоровые блюдца с чашечками – по пять-шесть, печенье в хрустальной вазочке, варенье в розеточках, конфеты и булочки.
Сидишь, бывает, с кем-нибудь из Обитающих в одной такой беседочке, которых сотни тысяч по всему Краю (и беседок и Обитающих) и не спеша беседуешь о чем-нибудь – на то она и беседка. Кругом поют птицы, стрекочут кузнечики, тихонько звякают чашки с чаем, и течёт разговор.
А ещё были домики. Большие и маленькие, кирпичные и деревянные. Просто выкрашенные белой краской и украшенные орнаментом. Все были разные, но всегда одинаково уютные, чистенькие, из далёкого-далёкого детства. Пройдешь, отворив зеленую калитку, по залитому летним солнцем двору, через палисадник с розами, ромашками и клевером. Зайдешь в светлую веранду, потом войдёшь в дом. В доме, на деревянных полах – полосатые дорожки, на стенах – картины: весенняя капель, закат на реке, девушка с белым зонтиком. В гостиной стол с гнутыми ножками, на нем лампа с зелёным абажуром. Вдоль стен шкафы со множеством книг в тёмных обложках и с позолоченными буквами на корешках. Сядешь, бывало, с книгой в кресло с темно-вишнёвыми деревянными подлокотниками и читаешь, читаешь, и оторваться не можешь. «Был давно уже полдень, солнце стояло высоко, а рыбка всё не клевала…», начнешь одну из книг. Не успеешь и половину прочесть, глядь, – уже и вечер, день прошёл. Книжку на стол положишь, заложив страницу увядшим цветочком, пройдешь в спальню. Зажжёшь свечи. Там стоят дубовые кровати, накрытые красным бархатным одеялом. Из небольшой столовой, где всегда стоит готовый горячий ужин в серебряной посуде, принесёшь тарелку с голубцами или кусочком пирога, блинов и чашку компота или киселя. Утром проснёшься от кукареканья петуха, тщательно заправишь постель, позавтракаешь творогом со сметаной и пойдёшь в огород окучить картофель. Или опять примешься гулять по саду – можешь подмести дорожки, полить деревья, покосить траву для коров.
Паампез слез с парапета башни, подошёл, шлепая босыми ногами по нагретым плитам к небольшому бассейну, выложенному голубым кафелем и, как был в белой с золотом тунике, так и бросился по-мальчишески в прохладную воду, несмотря на многотысячелетний возраст. Белая по пояс борода намокла и прилипла к одежде. Он опять нырнул и принялся плавать под водой от одного борта к другому.
Когда Паампез вынырнул, он вздрогнул от неожиданности – на бортике сидел, хитро улыбаясь, Чаттан – маленький, не больше метра, весь заросший мелкой черной шерстью, как всегда, в своем красном жилетике. Его длинные крючковатые пальцы шевелились, будто играли какую-то мелодию на кафеле бассейна. Глаза Чаттана сейчас были смеющимися узкими щёлочками, но Паампез знал, что они могут быть совершенно другими – огромными, в пол-лица, страшными.
– Фу, напугал, бесовское отродье, – сказал, фыркая и отплёвываясь, Паампез. – Чтоб шкура твоя вся повылазила.
Чаттан еще пуще затрясся от беззвучного смеха, сверкая острыми белыми зубками. Паампез вылез, разбрызгивая воду вокруг, и грузно сел рядом.
– Чего ты ржёшь, морда твоя копченая? – Паампез ткнул Чаттана в плечо кулаком. – Повысили тебя что ли в званиях ваших пакостных?
– А ты всё такой же, Великий Забота, ничуть не изменился.
– Да нет. Годы берут своё. Старею.
– Не наговаривай на себя, старый плут. За последние пять тысяч лет у тебя ни одной новой морщинки не появилось.
– И не должно. – Паампез встал, повернулся к солнцу и раскинул руки, чтобы просушить тунику. – Я живу в Благом Крае, а не у вас там…
– Да…