Ласт был везде. В остро – синих глазах все ещё талая тоска, искрится бирюза, манящая кавалеров старше. К сожалению, никого не волновал его диплом, и, конечно, быстро выяснилось, что сделать кинокритика учителем в двадцать три непросто, но всё же сопротивляться так, как умеет рысь, Листович не смог, позволив загнать себя в нарисованную мелом клетку. Сейчас я понимаю обоих чуть лучше, но, чёрт возьми, как можно было так влипнуть? Мне плевать на его мечту поучать, Ласт лишь стирал грязной тряпкой покой и радость. Спасибо, что научил травить. В синем пиджаке на странную футболку, джинсах и зелёных носках, не знаю, что противнее: салатовый термос или большие наушники? Кто угодно, но не историк. А что географ? Не знаю, был ли Валентин лучше. Постаревший вечно-бледный шатен, по-советски благородный, но словно замороженный в 80-е. Синие стекающие глаза, джемпер на рубашку и старые туфли. В бюро снов сообщили, что он всё ещё любит-страдает и грешит-унывает, обжигаясь чернёным серебром.
Мне волнительно заниматься этой историей, прости за каламбур, раз кинолента душила тебя годами, спадая на грудь, струясь по бёдрам. Пошлого в прошлом не нахожу. Им давно не нужны штампы и ярлыки, нет смысла лукавить, все души договорились. Свет пролью только ради неё, я уверен – всё осознаёт. Я был так счастлив, когда Катя наконец-то вышла из «класса» после пяти лет истории дважды в неделю, и сколько нервов мы за неё отдали! Порывалась сжечь тетради и дневники, но вовремя изъял. До сих пор я не верил и ни разу ей не сказал, а теперь знаю, даже жалея, что можно и в тринадцать любить так терпко и упрямо.
Я знаю кадр, где от Ласта одно отражение в окне, но тень тревожно наваливалась. Кто посмеет сказать, что это фантазия? Слишком веские доказательства, которых у любви, как известно… Но ведь равнодушных не обманешь: знали, подглядывали, врали, вспоминали, ревновали. Серьёзная и женственная, властная и ядовитая. Мне ли не знать, кто начал партию, но точку поставить не могу, как и Елена.
Уж десять лет, как Кэт знакома или была знакома с критиком? Эта форма неизвестна даже мне, хоть и пришлось работать с тысячами, но ни одна не тронула меня.
Нагло навожу бинокль на её ложу. Притворно опускает глаза, только док может смутить такую рысь. Ей, артистичной и эмоциональной, после экскурсии подарили ещё одно театрально-полевое двуглазое, хотя у Катюши уже имеется два. Видимо, у Алексея третий глаз, но жизнь они смотрят одну на двоих. С ним дышит глубоко. Я не в силах оторваться.
Не избежать, и сама знает: настал осенний угар – ей не спастись. Тигры нежатся в дыму. В ложе так тесно,