Завершение века и тысячелетия Дейл воспринимал тяжело. Конечно, к этому времени вся его жизнь обратилась в дерьмо, он пытался убить себя, но хуже всего была глубокая и непреодолимая убежденность, что все важное для него остается позади, в прошлом столетии. И вот сейчас эта убежденность сделалась всепроникающей, совершенно опустошающей душу.
«Господи, – спохватился Дейл, – ведь прозак, флюразепам и доксепин остались на ферме Дуэйна». Он невольно улыбнулся. Неведомо кто зажег на втором этаже фермы свет, а профессор Дейл Стюарт с ума сходит оттого, что лишился своих таблеток. «Скверно, – пришла в голову очередная мысль, – “саваж” остался там же».
Дейл покосился на телефон. Можно было бы позвонить доктору Холлу. В Монтане сейчас около половины третьего ночи. Психиатры наверняка привыкли к неурочным звонкам.
«Ну, и что я ему скажу? Что Черный Пес вернулся?» Это определение глубокой депрессии Дейл позаимствовал у Уинстона Черчилля, которого многие десятилетия терзал его личный Черный Пес. Черчилля спасали занятия живописью.
«А почему Черный Пес вернулся?» Дейл зашел в ванную, налил воды из-под крана в один из небольших пластиковых стаканчиков, гигиенически упакованных ради его блага, вернулся, сел в маленькое кресло и задумался: «Я не хочу бежать отсюда. А почему? Ферма Дуэйна, Элм-Хейвен, Оук-Хилл, Ка-Джей Конгден и даже Мишель Стеффни запросто могли нагнать депрессию. Разве так уж плохо уехать прямо сейчас?»
Нет. Мизула и ранчо теперь за пределами его досягаемости. Он это знал. Как и то, что если вернется, то, вполне вероятно, доведет до конца начатое год назад четвертого ноября.
«Но почему именно этот старый дом? Почему Элм-Хейвен?»
Потому что он издавна связан с ними. Потому что здесь все изменилось к худшему, как и он сам. Ему необходимо перекинуть мостик в собственное детство, к Дуэйну, отыскать что-то хорошее внутри себя, найти причину, по которой он стал писателем и преподавателем.
«И еще книга. Это единственное место, где я могу ее писать».
Впервые за последнее время он отчетливо осознал, что собирается потратить свой творческий отпуск на роман о Дуэйне, об Элм-Хейвене, о 1960-м, о лете, оставившем столько печальных воспоминаний, и в конечном итоге – о самом себе.
«Ох уж это тщеславие!»
Но он-то понимал: потребуется огромное смирение, чтобы написать этот роман, душевная скромность, а не академическая, историческая, коммерческая и авторская расчетливость, которую он вкладывал в свои истории о горце Джиме Бриджере. Он будет писать для себя. И чтобы исполнить задуманное, ему необходимы записные книжки Дуэйна и дом, где жил Дуэйн.
Зажужжал обогреватель. Какой-то большой грузовик, рыча на нижней передаче, тащился по проезду мимо Военного мемориала. Дейл выключил свет и снова заснул – без прозака, флюразепама и доксепина.
– Стюарт! Дейл… Стюарт!
Дейл замер у входа