Он был страстным автолюбителем, с немалым водительским стажем. Ещё на отцовском «Москвиче» он с семьёй выезжал и на Чёрное море и на Кавказ, ну, а город свой он знал великолепно. Знал не только удобные маршруты, но и историю улиц, по которым ему приходилось ездить, знал историю этого каменного исполина с его великолепной архитектурой, дворцами, музеями; любил свой город с человеческой биографией полной радостных и горьких событий, город построенный волей сильного упрямого царя, город познавший блеск и роскошь, разрушительную силу всё сметающей революции и гражданской войны; город, перенёсший немыслимые страдания в кольце блокады, город, – воскресший и обновлённый, сберёгший своё былое величие, принявший своё исконное имя, о котором напоминают сохранившиеся дворцы, мосты, каналы, набережные, храмы, творения скульпторов и зодчих, мемориальные доски гениев на старых домах, живших в этом городе и воспевших его.
Окончив молиться, он ещё некоторое время постоял у икон расслабленно, и, перекрестившись, вышел из комнаты. Тихо приоткрыв дверь комнаты Егора, заглянул в неё. Лампадка, бросая блики на иконы, едва освещала комнату. Мария пристроилась рядом с кроватью Егора на раскладном кресле. Она лежала лицом к сыну, рот её был приоткрыт, веки подёргивались.
«Вымоталась, душенька моя», – с нежностью смотрел он на жену. – Уходит от меня к Егору бесшумно, как кошка, чтобы не разбудить».
На кухне он стал у окна. Сумрак уже уползал, но фонари ещё не выключили, они горели молочным рассеянным светом. На градуснике было пять градусов мороза.
«Вынесу мусор, после поменяю ремешок генератора», – решил он.
Быстро одевшись, захватив пакет с мусором и отдельный пакет с остатками хлеба и каши для птиц, он тихо прикрыл за собой дверь. Быстро шагая к мусорным контейнерам, он жадно закурил. Воздух был липок, насыщен влагой, поддувал противный ветерок, развиднелось. Не доходя до мусорных контейнеров, он высыпал на бетонную площадку еду для птиц. Голуби мигом слетели с деревьев и соседних крыш, над площадкой закружились чайки. Этой зимой они прописались в их дворе, Нева была рядом, а год, видимо, голодный. Чайки были крупные, крикливые и агрессивные, они кидались на еду хищно и жадно, выхватывая крупные куски. Вороны, голуби и воробушки, прежде существовавшие мирно, теперь вынуждены были ждать, когда насытятся их более сильные агрессивные сородичи. Чайки кричали истерично, кидались на птиц, отгоняли их, клевали своими большими кривыми носами и махоньким воробушкам доставались крохи.
Людей чайки остерегались и Денисов, высыпав еду птицам, не уходил сразу, с тем, чтобы что-то досталось голубям и воробьям, которые людей не очень