Проходим через небольшой дворик. Даже крохотный – вся площадка перед домом максимум шесть квадратных метров. Плюс еще отступы по метру от забора с соседями, и, наверное, маленький огородик-сад за домом. У крыльца росла яблоня, уже завязавшая плоды. Юг, что б его так. Большая часть страны яблоки видит только на полках магазинов, а тут – у дома.
Входная в дом тоже не заперта. Хорошо. Стучать в дверь своего дома – это неправильно. Это вопросы, на которые придется отвечать, скорее всего, врать. А я бы не хотел без особой необходимости врать. Хотя, все равно придется.
Узкий коридор, вешалка, зеркало, тапочки. Большого размера – это мои, вероятно. Сую в них ноги – да. Из глубины дома женский голос.
– Кто там? Витя, ты?
И тут меня накрывает. Мамин голос. Я знаю, что это мать Виктора, не моя. Та женщина, что родила меня на свет, уже давно умерла. Но голос… Он совершенно не похож на тот, что я помню. У моей мамы был сильный, грудной, хорошо поставленный. Она чудесно пела – в памяти до сих пор хранятся фрагменты из детства, где она затягивает песню во время застолья.
Этот… Он слабее, такой интеллигентный, что ли. За ним угадывается образ учителя русского языка и литературы, из тех что не просто ведут свои предметы, но и искренне любят их. Таким голосом прекрасно читаются стихи Пушкина, Есенина, он легко переходит на воодушевляющий пафос.
Незнакомый, и все же – родной. Не знаю, как это возможно, может память тела Виктора отзывается, но, когда я его услышал первый раз, как-то сразу принял – не понял, а именно принял – мама.
– Да, это я, мам. – на автомате ответил я.
– Я на кухне.
Из коридора три пути. Направо, там виднеется зал. Наверх по лестнице – на мансардный этаж. И налево, откуда донесся голос. Кухня там.
– Привет.
Стараюсь говорить и выглядеть так, чтобы все вокруг понимали – я испытываю чувство вины. Не ночевал дома, приперся в непонятно каком виде, волосы эти еще синие.
Мама возилась с тестом. Обернулась, когда я вошел, и я смог ее рассмотреть. Маленькая, хрупкая даже женщина, лет сорока пяти, плюс-минус. Виктор, видимо, в отца – рост под метр восемьдесят.
Красивая женщина. Это я с позиции человека, разменявшим седьмой десяток говорю. В прошлой жизни я бы ее даже посчитал молоденькой – с высоты своего тогдашнего возраста, конечно. А тут – мама. И мне двадцать. Это постоянно лупит по психике. Не сильно, вроде уже привыкать начал.
Волосы она убрала под платок – с тестом же работает. Черты лица правильные, тонкие. На подбородке едва заметная ниточка старого шрама. Карие глаза обеспокоено осматривают меня с ног до головы.
– Ты не устал еще гулять? – произнесла она устало.
Слово «гулять» явно означает загулы двадцатилетнего лба, а не то, что мальчик куда-то ходил. Еще в ее голосе слышится пепел прошлых скандалов, на которые уже не осталось сил. И такая эмоция, которая из меня чуть слезу не выдавила – тряпкой бы перетянуть