В доме разгульную гармонь деда сменили квакающие переливы саксофона. А вот и сам он показался на крыльце, по-солдатски подтянутый и – Ольга Сергеевна не могла этого не признать – командирски властный. Не смогла накричать на него, как хотела ещё совсем недавно; принялась выяснять, кто придумал дурацкую шутку со свадьбой.
– Так ведь любовь, Олюшка, – повинился он, склонив голову. – А где любовь, там и напасть.
– Какая любовь?! Какая напасть?! Где она?..
– Пляшут, наверное.
– Там их нет.
На соседнем дворе всхрапнула лошадь, послышался смачный шлепок вожжей по крупу и стук быстро покатившихся колес тарантаса. Ольга Сергеевна повернулась на звуки, а Гаврила Матвеевич уставился на окна дома, словно разглядел в мельтешащих фигурах тех, кого они ищут.
– Да вон, вроде… Хорошо глядела? Может, в комнате прощаются. Им теперь печаль до утра делить.
На свет вышла заплаканная Галина Петровна, хотела стороной пройти на крыльцо, но Ольга Сергеевна перехватила её.
– Где они? Куда ушли?
– Беда-то какая!
– Какая беда?
– В брата стрелял, – затряслась в плаче Галина Петровна и, прикладывая платок к глазам, ушла в дом.
Ольга Сергеевна подумала, что и ей надо бежать домой, посмотреть, не сидят ли они в саду под яблоней, но Гаврила Матвеевич опять перехватил её порыв:
– На речке, наверное. Там они все гуляют.
И Ольга Сергеевна побежала в противоположную от дома сторону, через огороды на берег Сакмары, где с утра до вечера купается детвора, а с вечера гуляют парочки. Прыгала через кусты картошки, путалась ногами в плетях огурцов, пока не привыкли глаза к темноте, а потом побежала по дорожке к серебряной лесенке, брошенной на воду луной под раскидистой ветлой. Пусто. Тихо.
В оконце одной из бань, стоящих в близи, сверкнул огонёк. И Ольге Сергеевне вспомнились разговоры, как кто-то с кем-то в баньке… Она представила свою Ирину на полке и, с захолонувшимся сердцем бросилась к двери бани, рванула её, влетела в духмяную темноту, слабо прорезанную лунным лучиком из оконца – пусто… И с радостью от того, что не оправдалось страшное, обессилено уронила руки.
– Такое подумала… – укоряюще прогудел за спиной Гаврила Матвеевич. Она тронула его рукой, что можно было расценить как жест молчаливого извинения, а он подхватил её ладонь и – вот уж чего совсем не ожидала – поцеловал. И она рассмеялась впервые за вечер.
– Гаврила Матвеевич, вы ли это?..
– Да вот… Люблю ведь я тебя, Олюшка,
– Господи, нашёл время и место, – попыталась она обойти его, чтобы выбраться из бани. Он не пустил, обнял её, стал целовать,
Напор