– Было бы ей двадцать с копейкой, то я бы её поняла, – заговорила словоохотливая Оленька. – Но ей же за сорок!
– Чтобы ты поняла? Что человек не хочет раскрывать свою личную жизнь? По мне так, как раз в двадцать это выглядит глупо, а к сорока оно и понятно, – рассудила Татьяна, делая вид, что ей всё также не интересно.
– Что понятно? – нервно хихикнула Оленька.
– Да, какая тебе разница, – попыталась урезонить её Наталья. – Может у человека несчастье какое-то в жизни случилось. Всякое же бывает.
– Бывает, – задумчиво ответила Оленька и на время забыла о своих вопросах, вернувшись мыслями к мужу, от которого как раз пришла непонятная смска.
Все два месяца продолжалась эта игра. День или два Оленька не пыталась выяснять, что и как происходит в жизни Марины, но потом опять что-то в ней включалось и она начинала спрашивать и ждать, а после со вкусом фантазировать.
Марина же была непреклонна: не отвечала и не рассказывала, но и не ругалась, не распекала Оленьку за любопытство.
И вот нате вам пожалуйста в начале третьего они услышали от неё первое – “нет у меня мужа”.
– Так, как же так, – не выдержала молчания коллег Наталья. – У неё же штамп в паспорте.
– Да может уже развелась, – махнула рукой Татьяна собирая со стола.
– А может вдова? – предположила Оленька.
– Была бы вдова или разведёнка, так был бы тоже штамп, – мудро отметила Наталья, которая много лет работала с документами сотрудников, как кадровик.
– Скорее ушла и не развелась ещё.
– А чего бы ей тогда это скрывать? – парировала главбух.
– Скрывать – не скрывать дело каждого. Может же быть так, что она переживает об этом.
– По ней и видно, – усмехнулась Татьяна, прекращая разговор вполне определённым жестом обеими руками. Типа, давайте-ка все на выход отсюда.
– Я пойду к главному зайду, согласую ведомости на зарплату, – сказала главбух не дожидаясь пока все по мановению её руки двинутся по сумрачному коридору на рабочие места.
“А может и правда вдова”, – думала Татьяна по дороге, пока Марина улучив минуты одиночества распечатывала себе новый урок испанского языка на казенной бумаге.
В Марине не было ни капли возмущения или недовольства тем, что коллеги так прицепились к её личной жизни. Она понимала, что нормальный человек мог бы и рассказать о себе и о близких. А вот нормальная ли она? Смогут ли они понять её историю и не осудить, не судачить потом за глаза и не вздыхать глубоко и печально за спиной?
Марина не была уверена, что кто-то сможет понять почему она сейчас здесь, понять её навязчивую мечту об Испании, о её аскетичном образе жизни ради заграничной поездки. Что она могла рассказать, чтобы