Овен. Елена Алфеева

слова по-свœму. Он вернулся на место убийства солнечного сына, посадил там оливковые древа, посвятил их Афине-Палладе и учредил Олимпийские игры, которые стали проводиться каждые четыре года. И только христианскому фанатику Феодосию пришло в голову их запретить. Бег, борьба, бросание копья, кулачный бой, метание диска, скачки на колесницах, венки из Афиновых деревьев, храм Зевеса, да и сама река, да-да, Алфей – всё это кануло в лету во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. Но не пойми меня неправильно, любимая моя. То, что я восхищался погубленным творением Геракла, вовсе не означæт моё отречение от гнева к нему. История с убийством Авгия подарила мне нового союзника в борьбе с отродьем Зевса, так же, как и я, свято жаждущего ему отомстить. Имя ему – Нестор, он ещё подросток, и он доводится внуком солнечному сыну – прочие же ветви дерева Гелиоса оказались сбитыми со ствóла булавой Геракла и позорно вытоптанными пятьюста тринадцатью быками, которых он забрал себе ценой мерцающей неприятно-красной точки в груди, появившейся у него заместо молота-сердца. За эту точку, вторую, кстати, по счёту, из которых сотворено наше мироздание, отвечал жертвующий собой во имя собственной идеи Овен. Его первые шаги в постоянно меняющейся материи прошли без веры в себя, его первые копыта невежественно втаптывали в землю жёлтые цветы нарцисса жонкилля, так что Овен познал себя уже после того, как его оседлал человек, держащий в руке розу, который и отправил его неостриженный carcass в сад притчей и загадок.

      Этот человек носил одежду шута, ибо был он шутом, нищим бездельником, из имущества у которого был только мешочек, вышитый еврейскими буквами «шин». Верхом на баране он глядел в облака недели, где заместо синевы полудня умудрялся рассмотреть ночные тайны, треугольники зверей, високосных Крысу, Дракона, Обезьяну и прочие колдовские излишки, значения коих ему мешала дотрактовать непрестанно лающая под ногами такса, ибо та, в отличие от шута, осознавала, что осéдланный им Овен ведёт его к пока невидимому обрыву, а за невидимым обрывом тянется родина Овна, его покинутый крест, помимо него в который входили: Весы, олицетворяющие собой закинутую за плечо шута палку со свисающим с неё мешочком, вышитым двадцатью двумя буквами «шин»; Рак, левая клешня которого была восьмёркой, а правая нулём; и Козерог-рог-рог, истончающийся каплями в ущельях, но в этих каплях, правда, отражались глазки ошалевшей таксы, шавки, что безуспешно пыталась удержать шута от нисхождения в пропасть, но хозяин припеваючи шагал, смотрел на небо, Овен нервный, а под небом бродят безухие личности и много скотá, летает много шерсти и пьют столовое вино схоласты, блеют белые барашки в страхе Овна, Овен нервный, на котором шут, который перед сáмой пропастью открывается вдруг народонаселению как сам Исус Христ Агнец, воин и пастырь, идеал человека, Овен нервный, прообраз или нуль ницщеанской воли, чьи брови подражают иконам из московского будущего, чьи брови, словно радуги небесные,