да-да, высокомерное – но такое одинокое, одинокое говно.
Разумеется, дружочек, философствую я, и пакет твой идентичен пакетам на человеческих головах, и горшки неподъемны, такие дела, говорю, дружочек, мы же не любим друг друга – ибо мы не знаем друг друга, мы же не знаем друг друга – ибо мы боимся открыться друг перед другом: а ну как ужалят? а ну как клыками вопьются? нет, спасибо, лучше не рисковать, наверняка продажи презервативов и тестов на беременность рухнули лет так десять назад.
– Смотри, куда прешь! – толкает меня в бок ширококостная дама. – Укурилась, что ль?!
Отпрыгиваю в сторону, подальше от края платформы.
С лязганьем проносится юбилейный поезд.
– Долбаная, бл**ь, хабалка! – гавкаю я. – Неужели так трудно быть вежливой?!
Кулаки требуют отдушины, жаждут показательного суда, но ширококостная дама уже исчезла. И кактус молчит. Кажется, вышел из чата.
Ну ок.
Перегоревшая и выжатая, словно половая тряпка, достаю наушники.
Пытаюсь абстрагироваться.
Не получается.
Хорошо дома. Приятно. Спокойно.
Никакой работы. Никаких хамов. Никакой слякоти.
Лишь диван с продавленным матрацем. Лишь фонарики лунные. Лишь кактус политый, счастливый, делящий полочку с кукольными суккулентами.
Лишь сериальчик новый про маленькое зеленое существо, путешествующее в летающей люльке и умеющее движением руки творить волшебство.
Чудно.
Сериальчик интересен ровно настолько, насколько неинтересна моя жизнь.
Наколдовав себе чай, шоколад с инжиром и песочное печенье (до реинкарнации я была славным хомячком, но потом создатели надо мною посмеялись – послали линьку, увеличили в размерах, оставили вредные привычки: спать, есть, пищать на хозяев и бегать по дефективному колесу), подтянув колени к груди, я смотрю серию за серией, сезон за сезоном, чтобы сегодняшний день казался длиннее, чтобы завтрашний наступил чуть позже.
Маг и чародей, дрессировщик и укротитель короткой стрелки – я обманываю время, наслаждаясь а капелла храпящих соседей и скрипящих колодок потрепанного такси во дворе. Покоем упиваюсь, не испорченным дробью сточных политических новостей. Вкушая блаженство мнимой свободы, теряю имя и форму.
Три часа утра.
Из всех пластиковых окон пятиэтажного дома мое окно единственно желтое. Сторожит ночь. Встречает рассвет. Сбивчивые мысли обволакивают уставшее сознание: деревянные окна куда наряднее, коричневые рамы, прямоугольные форточки, ржавые шпингалеты, ажурный тюль, фиалки кремовые, фиалки синие, фиалки розовые, между стеклами – лебеди-оригами, паутина и сухие листья.
Пять часов утра. Утра. Часов. Пять.
Сутулые фонари постепенно снимают с себя полномочия. Смешивая оттенки, накладывая виньетку и крупное зерно, дворники у подъездов пишут метлами репродукции Ван Гога. Пустынный перекресток пересекает поливомоечная машина. Слышен фантомный глас отступившего