3. Лестница на второй этаж страшно скрипела, и, поднимаясь, я мысленно прикинула, какое звуковое сопровождение ждёт меня ночью, особенно в грозу, когда дом начнёт скрипеть не только ступенями. Хорошо, что я не боялась темноты, странных звуков и прочих атрибутов стандартного фильма ужасов. Странно бояться таких банальных вещей. Отец, любитель мистики, частенько насмехался над моим чрезмерным, по его мнению, материализмом. «Однажды какой-нибудь призрак напугает тебе до чёртиков, и ты поймёшь, что в мире всё не так уж однозначно», – говорил он. Я просила показать мне хоть одного призрака, клятвенно обещая испугаться, но даже в старом доме бабушки с дедушкой вместо сверхъестественных явлений обитали лишь мыши да сверчки.
Я осторожно заглянула в одну из комнат и увидела отца, лежащего поперёк постели. Обувь он скинул и небрежно бросил у порога, мокрый джемпер повесил сушиться на спинку стула и теперь дремал, зарывшись лицом в чистые простыни и свесив с края кровати свои огромные ступни в чёрных носках. Из съехавших на затылок наушников орали «AC/DC», а голая спина размеренно вздымалась в такт спокойному дыханию спящего человека.
Мимолётное желание разбудить отца и попросить залезть на чердак вместе со мной исчезло так же быстро, как появилось.
Оставив его спать, я взобралась на чердак и оказалась в царстве пыли, ненужных вещей, льющегося в слуховое окно серого света и шороха ливня по ту сторону стен.
Чердак был столь плотно заставлен мебелью и коробками, что напоминал лабиринт, перемещаться по которому приходилось боком и с большой осторожностью. Единственный пятачок пустого пространства располагался прямо под слуховым окном, туда я и направилась, предварительно потянув за свисающий с балки шнур и засветив одинокую, тусклую от пыли лампу накаливания. Вещей было так много, что какое-то время я просто стояла в окружении покрытых простынями коробок, не зная, за что хвататься и как при этом избежать участи быть погребённой, если вдруг какая-нибудь потревоженная вешалка опрокинется, и всё остальное посыплется, как домино.
В деревянных ящиках лежали пластинки, каждая бережно завёрнутая в целлофан. Исполнителей я не знала и, без особого интереса перебрав пластинки, вернула простыню обратно на ящики. В одной из коробок обнаружилась батарея аудиокассет. На некоторых красовались надписи, сделанные не читаемым скачущим почерком Винус. В неустойчиво качающемся от каждого прикосновения шкафу лежал пропахший нафталином и ещё какой-то дрянью свёрнутый матрас. На комоде, ящики которого были битком забиты аккуратно сложенными брюками, блузками и прочими тряпками, стояла винтажная шкатулка. Я взяла её, тяжёлую и увесистую, повертела в руках и открыла дверцы. Внутри обнаружилась балерина, выкрашенная в нежно-розовый цвет и вытянувшаяся в арабеске. Заиграла музыка – «Танец феи Драже» Чайковского.
Захотелось швырнуть шкатулку в стену, но я сдержала свой порыв – вдруг она дорога Винус, как память. Поэтому я закрыла