х х х
Не могу сказать, когда моя жизнь включила свой счетчик. В памяти мелькают моменты на секунду, другую, как обрывки кинопленки. В основном черно-белые, цветные – редко. Может, и чужие попали, может, привиделись, но яркое солнце, зеленая листва, тепло, чириканье воробьев точно были.
… Толстые зеленые стволы акации, желтые цветы с жужжащими пчелами, запах пыли от возни в зарослях. Лезу на другую сторону плотного ряда, обдирая руки. Не знаю, зачем, но лезу. На коленках ползу вдоль забора. Доски жалят занозами, на голову сыплется труха от старой коры. Назад нельзя – будет еще хуже. Надо заплакать, чтобы спасли, но никого рядом нет.
…Во дворе строится времянка. Куча горбыля. Отец топором обтесывает бруски под стропила, летят острые щепки. Поднимаются стены, звенят под молотком гвозди, некоторые гнутся. За это отец материт ветер. Отхожу подальше: не нравятся его некрасивые слова. Мне не терпится попасть под крышу, где внутри обрезки леса, опилки, приятно пахнет, хочется выглянуть в единственное небольшое оконце. Пола еще нет, не будет и дальше: не хватит денег. Останется земляной. Зато появится печка. Зимой здесь откроется фотография, о чем будет нацарапано на куске фанеры. Человека с треногой я не помню, сохранится карточка, на которой я с племянником. Мы в пальто и валенках, у меня одна варежка вязаная, другая – дерматиновая. Фанера провисит недолго, видно клиент не пошел.
…У соседей справа несколько козлят. Черно-синие, в сплошных завитках, с маленькими шишечками на лбу, без устали носятся как угорелые, бодаются и пронзительно кричат. Усадьбы еще без изгороди, на соседской стороне – низкая печь с казаном, где все время что-то варится с резким непривычным запахом. Дядя Камалей гоняет кур. Тетя Сабиля, накатав шариков из козьего молока, идет к туалету с чайником. Отец кивает матери:
– Вишь, как у них заведено – с подмывом. Не как у нас – с подтиркой!
… Играю в тени выстроенной землянки с соседской ровесницей Ольгой. Она приседает и под ней расплывается мокрое пятно. Ольга встает и поднимает платье: – У меня вот какая! Я в ответ стягивают трусы: – А у меня вот какой! Потом вместе бежим к козлятам.
…Чужой дом, комната в сумраке. На полу старушка, маленькая, как девчонка, в платочке, на лбу полоска бумаги с крестами. За столом Тамарка, моя двоюродная сестра, что-то ест из миски. Умерла моя бабушка, ее совершенно не помню, видел в первый и последний раз.
… Я захворал. Лежу на кровати под тяжелыми одеялом, сверху- еще фуфайка. Глазам горячо, рукам и ногам холодно. Когда вдыхаю, писк и хрип в груди меньше, а при выдохе будто губная гармошка играет. Забавно! На следующий день меня везут в больницу. Я хватаюсь за фуфайку матери, выдираю клочки ваты, но меня уносят в палату. Каждое утро нас усаживают вдоль стенки общего коридора на пол, раздают градусники, потом мучают уколами под лопатку. Очень больно.
…Уже который день не притихает буран. Окна полностью залеплены снегом и дома постоянный полумрак. Рано утром возвращается с работы отец после ночной смены. Периодически – с бидоном молока, которое на заводе выдают за вредность. Он приносит печальное известие – в сарае насмерть замерзла Жучка вместе со своими кутятами. Когда я выходил во двор, собака всегда встречала меня веселым лаем, крутила лохматым хвостом, вставала на задние лапы и старалась лизнуть в лицо. Я заревел.
х х х
Я знал только одну сказку. У родителей нас было семеро – один за другим. Вряд ли их убаюкивали. Я – последний, к тому времени старшие выросли, так что мне повезло. На улице еще не стояли столбы и не горели лампочки, машины ездили редко, в комнату заползала кромешная тьма, и казалось, кроме приглушенного голоса матери во всем мире больше ничего нет. Сказка была про Ивасика, единственного сына, которому и белую рубаху сшили, и лодочку выстругали.
– Встанет солнышко – отец с матерью занимаются по хозяйству, а Ивасик – на озеро и плавает себе на здоровье. Плавает до самого обеда. Придет мутер…мамка на берег, кличет: приплынь-приплынь ко бережку, дам я тебе есть и пить, и хорошо походить. Ивасик услышит: это мамки голосок, плыви, лодочка, к берегу! Увидела Ивасика ведьма, вздумала его съесть и стала звать: приплынь-приплынь ко бережку. А Ивасик говорит: не мутер это голосок, плыви, лодочка, подальше!
На этом месте я засыпал. Мне бы спросить, что значит «мутер» да напомнить на другую ночь начать с середины, да ума, видно, не хватало. А мать в следующий раз опять: жили-были отец и мать с единственным сыном…
Чего недодали родители из-за вечных забот компенсировала улица и мои сверстники. Мы играли в «чехарду», в «глухой телефон», в «клек», «чижик», в «красно-белых», «в пристенок». А еще горланили хором: «Укусила Муська собачку за больное место за ср…ку». Я долго гадал, кто такая Муська, что укусила собаку. Или это собака укусила Муську. Но добраться до истины не удавалось.
Дни, оставшиеся до первого