Одно только не удовлетворяло меня на Фурманном – там не было никакой тайны, не было ничего магического, ничего запредельного. Сухие наукообразные рассуждения о биополе, энергоинформационных полях и матрицах. Плюс Агни-йога. Мне же хотелось той сладкой жути, которой были пропитаны книги о тибетских ламах и африканских колдунах.
В то время моя голова напоминала мусорное ведро, заполненное объедками самых разных оккультных школ. Я побывал в нескольких группах, участвовал в экзотических сеансах медитации, но каждый раз уходил разочарованным.
Руководители школ оказывались или слащавыми проповедниками банальных истин, или сексуально озабоченными шарлатанами, которые стремились не столько передать своим ученикам древние знания, сколько затащить в постель наивных девочек. Впрочем, встречались и умные люди, хотя и зацикленные на идее своей богоизбранности. Больше всех мне импонировал Вар Авера, но вступать в его секту не хотелось из-за царившей среди его адептов атмосферы какой-то болезненной извращенности, демонстративной агрессивности и жестокости.
В лаборатории на Фурманном глухо враждовали между собой тайные группировки. В соперниках они видели ставленников темных сил, а к провинциальным лабораториям относились как к союзникам или противникам в борьбе за влияние в своей среде. Молодая киевская лаборатория считалась ветвью той группы, к которой принадлежала моя мама. К ее письму прилагалась схема прибора, позволявшего получить кирлиановские свечения – «изображения биополей». Какие-то тонкости в строении прибора позволяли определять «темные составляющие» свечений и тем самым разоблачать «агентов тьмы».
Кирлиановские свечения представляли собой странную загадку. Университетский курс физики позволял полностью объяснить механизмы свечения предметов в высокочастотном электромагнитном поле, из-за чего слова солидных обитателей Фурманного – профессоров и академиков – о «фотографиях ауры» вызывали у меня ехидную усмешку. Теперь-то я понимаю, что в их словах проступали пусть и беспомощные, но все же реальные попытки отразить войну, идущую на грани Дня и Ночи. Для них кирлиановские свечения были не физическим явлением, а тайным языком, на котором светлые и темные силы говорили с людьми.
В конце июня я вышел из поезда, прибывшего в Киев, не подозревая, что вскоре начнется приключение, которое изменит всю мою жизнь.
Тетя Люда жила в двадцати минутах езды от Вокзальной площади. Еще не было и восьми утра, как я успел позавтракать со своими родственниками. Гриша шутил над маминой «рерихнутостью», цитируя строчки из «Агни-йоги» о вреде резиновых тапочек. Впрочем, активистов лаборатории биоэлектроники он хорошо знал – киевских экстрасенсов приютили в одном из помещений института, где он работал.
– Ну, у нас эти ребята хотя бы Рерихами не страдают и послания Высшего