Мне стало (уже не впервые) немного жаль пасторшу: бедная женщина сколько бы ни старалась, не могла постичь, что за удовольствие находят ее муж и дочь в этих умственных упражнениях, – не говоря о том, чтобы самой отчасти разделить их интерес, – и потому временами неизбежно чувствовала себя обделенной. Боюсь, она немного ревновала мужа к собственной дочери, оказавшейся ближе ему по духу, и, вероятно, мистер Холмен прекрасно все понимал: иногда он внезапно менял тему и ласково заговаривал с женой о чем-то постороннем, возвращая мир и радость ее душе. Но Филлис, сдается мне, не видела теней на семейном небосклоне. Она равно почитала обоих родителей – их слово было закон для нее, как если бы их устами вещали святые первоапостолы Петр и Павел. А кроме того, она целиком погружалась в предмет, занимавший ее мысли в данную минуту, и совершенно не думала о том, кто и как на это посмотрит.
Так и в тот вечер кузине, в отличие от меня, было невдомек, что мой батюшка очарован ею – не в последнюю очередь благодаря ее точным вопросам, свидетельствовавшим об умении пристально следить за ходом объяснений; хотя не стоит сбрасывать со счетов и ее редкую красоту. И едва Филлис вышла за дверь, отец принялся нахваливать ее родителям. Вероятно, тогда же в голове у него зародился прожект, который он изложил мне день или два спустя, когда мы с ним сидели вдвоем в моей треугольной каморке в Элтеме.
– Пол, – начал он издалека, – я никогда не думал о богатстве, но сейчас оно само идет мне в руки. Моя новая машина, – (я опускаю технический термин), – наделала много шуму, и Эллисон, хозяин фабрики в Грин-Боро, предлагает мне партнерство, ни больше ни меньше!
– Мистер Эллисон, мировой судья!.. Тот, что живет на Кинг-стрит? И разъезжает в собственном экипаже? –