Евдокия вздыхала.
И слушала.
И проваливалась в муторную полудрему, которая позволяла хоть и ненадолго избавиться от общества панны Зузинской. Но та продолжала преследовать Евдокию и в снах, преображенная в огромную паучиху. Вооруженная десятком спиц, она плела кружевные ловчие сети и приговаривала:
– …а в Залесской волости после свадьбы, ежели девка девкою не была, то собираются все жениховы дружки, и родичи его, и гости, какие есть. И все идут ко двору невесты с песнями, а как дойдут, то начинают учинять всяческий разгром. Лавки ломают, ворота, окна бьют… и от того выходит ущерб великий. А уж после-то, конечно, замиряются…
После этаких снов Евдокия пробуждалась с больною тяжелой головой.
– Терпи, – прошептал Себастьян, когда поезд остановился на Пятогурской станции. Остановка грозила стать долгой, и панна Зузинская вознамерилась воспользоваться ею с благой целью – пополнить запас пирожков.
После ее ухода стало легче.
Немного.
– Что происходит? – Евдокия потерла виски, пытаясь унять ноющую боль. И в боли этой ей вновь слышался нарочито-бодрый, но все ж заунывный голос панны Зузинской.
– Колдовка она. – Себастьян обнял, погладил по плечу. – Правда, слабенькая. Пытается тебя заговорить. Не только тебя, – уточнил он.
Колдовка? Сия назойливая женщина со звонким голоском, со спицами своими, салфеткою и корзинкой да пирожками – колдовка?
– От таких вреда особого нет. – На миг из-под маски Сигизмундуса выглянул иной человек, впрочем, человек ли? – Заморочить могут, да только на то сил у них уходит изрядно… помнится, была такая Марфушка, из нищенок. У храмов обреталась, выискивала кого пожалостливей из паствы храмовой, цеплялась репейником да и тянула силы, пока вовсе не вытягивала.
Он убрал руки, и Евдокия едва не застонала от огорчения.
Ей отчаянно нужен был кто-то рядом.
И желание это было иррациональным, заставившим потянуться следом.
– Это не твое. – Себастьян покачал головой. – Марфуша была сильной… много сильней… намаялись, пока выяснили, отчего это на Висловянском храме люди так мрут… вот… а эта… у этой только на головную боль и хватит.
– И что ты собираешься делать? – За внезапный порыв свой было невыносимо стыдно, и Евдокия прикусила губу.
– Пока ничего. Она не причинит действительно вреда. А вот посмотреть… присмотреться…
Евдокия отвернулась к мутному окну.
Присмотреться?