– И был этот Иуда похож… На кого? На кого?
Учитель поднялся с кафедры и принялся медленно и угрожающе прохаживаться между партами, осматривая нас одного за другим.
– И был Иуда, похож… Был он похож…
Вытянув указательный палец, он переводил его с одного ученика на другого, пытаясь определить, на кого же из нас был похож Иуда. И все мы ежились от страха: каждый опасался, как бы ужасный палец не остановился на нем. Вдруг учитель вскрикнул, и палец его остановился на бледном, бедно одетом мальчике с прекрасными русо-рыжими волосами. Это был Никольос, который в прошлом году, в третьем классе, крикнул: «Замолчи, учитель! Давай послушаем птичку!»
– Да, он был похож на Никольоса! – воскликнул учитель. – Точь-в-точь. Такой же бледный, так же одет, и с рыжими волосами. С рыжими, как пламя адово!
Услыхав это, бедняжка Никольос тут же разрыдался. А мы, все остальные, когда опасность миновала, смотрели на него с ненавистью, договариваясь тайком между партами, как только выйдем из школы, задать ему хорошенько за то, что он предал Христа.
Счастливый, что он показал нам наглядно, как и рекомендует новая Педагогика, каким был Иуда, учитель отпустил нас. И вот, едва выйдя на улицу, мы окружили Никольоса и принялись плевать и бить его. Он пустился с плачем наутек, мы же гнались за ним, швыряя камни, и крича: «Иуда! Иуда!», пока он не прибежал к себе домой и не заперся там внутри.
Никольос не появился больше в классе, ноги его с того дня в школе не было. Тридцать лет спустя, когда я возвратился из Европы в отчий дом, в Страстную Субботу в дверь к нам постучали, и на пороге появился бледный, худой мужчина с рыжими волосами и рыжей бородой. Он принес в цветном платке новые туфли, которые заказал для всех нас на Пасху отец. Пришедший остановился робко на пороге, посмотрел на меня и кивнул:
– Не узнаешь? Не помнишь меня?
И едва он заговорил, я тут же узнал его.
– Никольос! – закричал я и схватил его в объятия.
– Иуда… – ответил он и горько улыбнулся.
Часто вспоминаю я наших соседей и соседок и вздрагиваю от испуга. Большинство из них были полоумные, со сдвигами, и я старался побыстрее пройти мимо их домов, потому что боялся. Должно быть, они повредились рассудком потому, что все время сидели дома в четырех стенах и варились в собственном соку. Наверное, от страха перед турками, от забот о жизни, о чести, о своем имуществе, которое изо дня в день подвергалось опасности. От рассказов стариков о резне и войнах да о муках христиан волосы поднимались на голове у них дыбом. Стоило случайному прохожему остановиться у их двери, они тут же вскакивали, теряя рассудок от ужаса, а по ночам и вовсе глаз не смыкали! С широко раскрытыми глазами и навостренными ушами ожидали они неизбежной злой годины.
Воистину, как вспомню наших соседей да соседок, так и вздрогну. Госпожа Виктория, жившая неподалеку