– Все бумаги по этому делу остаются у меня, – произнёс глухо Потёмкин. – С офицеров, участвующих в сем деле, взять письменные обязательства о неразглашении. С нижних чинов достаточно и крестика в общем формуляре. Но доведите им, что тот, кто будет болтать, уйдёт в арестантской роте за Урал навечно. Что ты смотришь, Генрих? – сощурил он глаза. – Тут прямой повод для войны с двумя сильнейшими державами Европы. Новой кровавой войны, а мы ещё со старой не закончили. Не время нам воевать, барон! России нужно хотя бы десять лет мира, чтобы оправиться. Матушке императрице я всё лично доложу. Если она сочтёт нужным, значит, даст ход этим бумагам, – погладил он руками пухлую папку, набитую исписанными листами. – В своё время. В удобное для нас. Если же нет… Ну что же, мы своё дело всё равно сделали, Генри. Британский и прусский атташе отозваны на родину и под ногами больше не мешаются, турки настроены по отношению к нам достаточно дружелюбно. Причём так, что можно диктовать им свои условия, и пора уже ставить точку во всей этой войне. Как же я устал!
Князь откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
– Нездоровится мне. Сил никаких нет.
– Вызвать врача, ваша светлость?! – вскочил на ноги фон Оффенберг. – Вам плохо?
– Не нужно врача, – покачал тот головой. – Тут болит, Генрих, тут, душа. Тело что, оно заживёт, рана затянется, а вот когда на сердце пусто и ничего нельзя исправить, вот тогда страшно. К чему теперь всё это? Для чего все мои труды? Кто сие оценит?
– Потомки, Григорий Александрович, – промолвил чуть слышно барон. – Как же современнику и всю громаду свершённого вами оглядеть?
– Потомки, – вздохнул князь. – А как оно до них дойдёт? Опишут ведь борзописцы, как надо временщикам, исказят в своих памфлетах и виршах. Уже сейчас при дворе за дурной тон почитают упоминать моё имя. Императрица что, у неё своих дел громадьё, ещё и в эти дрязги лезть. Там своих пакостников сейчас хватает. На покой мне надо, вот только бы с переговорами закончить. Поселиться в Новороссии у самого моря. Среди разбитого сада и виноградников во дворце просыпаться… Ладно, – он тяжко вздохнул и, макнув перо в чернильницу, расправил лежащий свиток бумаги. – Я своё слово держу, ты меня, Генрих, знаешь. Представления на подполковника этому Егоровскому майору и на «Владимирский крест» уйдут в Санкт-Петербург курьером сегодня же со всеми бумагами по недавнему делу. В письме государыне я поведал о нём, так что в милости она не откажет. Всех молодцев у шатра построил?
– Так давно уже, ваша светлость, – кивнул фон Оффенберг. – Те, кто отличился в том особом деле, все в строю стоят.
– Ну, пошли тогда, – кивнул Потёмкин и, закряхтев, поднялся с кресла. – А то мне потом на обед к Молдавскому господарю ещё ехать, неужто они до вечера тут ждать будут?
– Равня-яйсь! Сми-ирно! Равнение на середину! – скомандовал Егоров и вышел из головы строя. – Ваша светлость, сборная команда особого полка егерей, отличившихся…
– Тихо,