Олег взглянул на новенький паспорт и сказал:
– Поздравляю, Сергей Васильевич.
– Ладно, – тот облегченно вздохнул, взял бумаги и сделал шаг к двери.
– Что – ладно? – Олег посмотрел в лицо собеседнику. – Я говорю «поздравляю», а ты – «ладно». Вернись. Я тебя не отпустил.
Парень улыбнулся, и сухая тонкая кожа еще туже натянулась на остром лице. Он сделал два осторожных шага, не сел, а только положил руку на спинку стула. С неподвижной, как гримаса, улыбкой он сказал:
– Нас много таких. Что же время у начальства отнимать.
Олег понял, что разговора не получится. Теперь этот Сергей Панкратов будет нехотя и односложно отвечать на вопросы. И все испортил сам Олег, двумя словами: «вернись» и «не отпустил».
Олег только для очистки совести, и поэтому неуверенно, сказал:
– Хочешь – иди. Но нам жить с тобой, Панкратов.
– Я с матерью и батей живу, – ответил тот и вышел из кабинета.
Олег придвинул к себе календарь, перевернул несколько листков и записал: «Проточный переулок. Панкратов».
Затрещал телефон.
– Зайди, – сказал голос начальника.
– У тебя сейчас Тютя был? – спросил Михаил Фролыч, как только Олег перешагнул порог. – Освободился мальчонка.
– Какой Тютя, Михаил Фролыч?
– Панкратов. Сергей свет Васильевич, образца одна тысяча девятьсот сорок третьего года. Я и забыл, что мы его брали за месяц до твоего прихода, – Михаил Фролыч взял со стола очки и начал постукивать по зубам роговой дужкой.
Дужка эта была короткой и, когда очки оказывались на положенном месте, не доставала до уха. «Старички» из розыска рассказывали, что несколько лет назад Фролыч, когда его ругали на партсобрании за уголовный жаргон, отломил половину дужки. Олег не застал ни целой дужки, ни жаргона. Единственное, что позволял себе начальник, это иногда называть своих клиентов по кличкам. А в оправдание говорил, что это помогает установить контакт.
– Какого числа он освободился?
Олег не поинтересовался датой, указанной на справке об освобождении, и уклончиво ответил:
– Недавно.
– До или после коридорной кражи?
Михаил Фролыч смотрел в упор, и Олег видел: начальник уже понял, что Олег не знает даты освобождения.
– Сядь, сыщик, – Михаил Фролыч угрюмо засопел и отвернулся.
За пять лет Олег усвоил, что сопение и «сыщик» ничего хорошего не предвещают.
Михаил Фролыч молчал. Это молчание не было тактическим ходом. Оно объяснялось проще: нотации были для Михаила Фролыча обязанностью тяжелой, и он собирался с силами. Засунув дужку в рот, он выуживал из пепельницы «бычок», хотя две пачки «Беломора» лежали рядом.
– В общем, так: если к тебе присылают человека, сначала выясни, что представляют его документы, – начальник бросил рассыпавшийся окурок и взял целую папиросу. –