– Ничего девочка.
Придвинул снова. Стал рассматривать.
– Послушай, а ведь это та – твоя подружка, сколько же лет назад это было? В Коктебеле, помню. И я со своей пермячкой – ночи на пляже проводили, от прожектора с заставы за лежаками прятались. Да, развлекались солдаты срочной службы за наш счет. Хорошие времена были, сказочные. Возьмем банку, вино дешевле воды, и пьем с вечера. А с утра опять – железную бочку на набережную привезут, пей сколько влезет, море рядом. Голова только от вина болела. Вспомнил! Мою звали Мариной – все Цветаеву читала в самые неподходящие моменты, а твою – Тамарой.
Верно. Могло быть. Возможно, и было так – во всяком случае, все в таком роде помнят. Нет, не промахнулись вы, ребята, уж не знаю, как выглядите. Приманку на виду – одну – оставили, я и купился на фотокарточку. Работа чистая. Теперь и себе самому ничего не докажешь. Ведь это главное, чтобы себе самому. Над этим я и бьюсь, можно сказать. «А где я был? У Нинки спал», как сказал поэт Игорь Холин. «А что жене своей (Алле) сказал?» Память у меня отшибает после второй поллитры, если еще и бычок смолить при этом, и дурь-дрянь, что хочешь привидится в синих кольцах дыма, особенно если девочка была в Коктебеле, который был тот же Сингапур когда-то – и явился залитый солнцем снова.
Есть такой Куприян Никифорович, человек простой, учитель жизни. Квартира – у него, притон, по-милицейски. И решил я к нему заглянуть все же и кое-что выяснить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
У Куприяна Никифоровича – маленькая квартирка гостиничного типа в огромном доме с длинными коридорами (два ряда дверей, мозаичная плитка) и двойными старинными лифтами в проволочной клетке. Углов, по-моему, на этаже было не меньше десяти. И вдруг – тупик, желтая глухая стена, поворачивай обратно – да туда ли еще придешь, неизвестно. По такому дому целый день можно блуждать, во все двери подряд звонить – белые фаянсовые номера, номера мелом, просто без номера – так и не найти нужной квартиры. Кухни были общие на каждом этаже. И уборные – тоже, М и Ж. Этот сумасшедший дом был построен в двадцатых годах архитектором, который верил в общее коммунальное счастье.
В одной из таких квартир на десятом жил Учитель Жизни, как мы его называли, полуиронично-полувсерьез. Компания сидела долго и к моему приходу уже сплотилась, склубилась в один липкий ком, осиное гнездо, откуда вырывались сердитые и восторженные выкрики.
– Привет! Пропавший!
– Павший на поле!
– На поле конопли!
– Головки мака приветствуют тебя, путник!
Под потолком синевато витал призрак кайфа. Уже курили. Не хотелось мне эту компанию описывать, не к месту она в моем повествовании. И люди совершенно лишние, нет им здесь никакого интереса, появление их здесь бессмысленно, чужие они, даже пространства, отведенного им на бумаге, жалко. Ну, поскорее, промельком, как-нибудь, чтоб отделаться – тоже не получается. Уж очень яркие и нахрапистые личности. Например, сам хозяин Куприяша-фонарщик.