После тарелки борща я съел ещё два куска хлеба с крупно нарезанными огурцами и помидорами и поднялся из-за стола, потяжелев килограмма на два.
– Молоко, наверное, сегодня собирать не будут, к нам ни проехать, ни пройти, – сказала, провожая меня Регина Кондратьевна.
На улице опять шёл дождь.
Мрачный день
Настало тёмное хмурое утро.
– Как дела? – спросил я инженеров, входя в нормировку.
– До темна долбались, в десять часов приехали, – сказал Лукашов.
– Сделали?
– Мастерская! – голосом директора завопила рация. – Саблин! Как там на откормочнике?
– Всё работает, Павел Андреевич.
– Приеду сейчас посмотрю. Ты тоже подъезжай к девяти.
– Слушаюсь, Павел Андреевич!
– Мельников!
– На связи, – отозвался я.
– Как у тебя с агрегатом активного вентилирования?
– К обеду надеюсь закончить.
– Сразу после обеда подскочу, испытаем.
Я встал и направился к выходу, сделав Лукашову знак следовать за собой. В своём кабинете я положил перед ним папку с его рисунками:
– Ты это искал?
– Это! Ты смотрел?! – удивился, испугался и обрадовался Сашка.
– Смотрел. Не бойся, никому не расскажу. Здорово нарисовал! Талант!
– Где ты её нашёл?
– Антонина Ефимовна выдала из своего стола вместе со справочниками.
– Как она к ней попала?
– Ну уж это я не знаю!
– Она у меня в столе лежала…, – растеряно сказал Лукашов. – Я пил в последний раз в день твоего приезда…
– Один?
– Нет. Много всякого народа было.
– А кто?
– Не помню. Начали мы с Петькой Шнайдером. Отпуск его обмывали. А потом. Мелькали лица, не могу вспомнить. Кажется, Белов был Василий Григорьевич, Золотов, да много кого. Потом отключился… Очнулся на складе в ящике… И зачем Ефимовне мои рисунки? Ничего не понимаю.
– Если бы взяла Ефимовна, она бы мне их не выдала.
– А кто? Зина?
– Зачем бы Зина прятала свои портреты в столе у нормировщицы? Знаешь, Саша, ты возьми их домой. Ты где живёшь?
– В Райцентре у родителей. Мать про Зину знает и ненавидит