Меня взяли 30 июня 1941 года. В первый день войны вышел указ выслать подальше всех социально опасных людей, и после двух-трех допросов меня отправили в Таганскую тюрьму, куда с Малой Лубянки перевозили всех, кого готовились высылать. Но потом, видимо, пришла команда не высылать, а сажать. Раз – и 10 лет.
Ане дали тоже 10, но года через полтора выпустили. Лену арестовали, но вину доказать не смогли. Аня про участие Лены ничего не знала, а я про нее твердо молчал. Я уже знал, что чистосердечное признание смягчает вину и увеличивает наказание.
Ценный груз
Мы были хоть и совсем юные, но достаточно умные, чтобы понимать, что получим по 10. Нормальный срок, раз уж попал – так попал, я же знаю, в какой эпохе живу. Меньше обычно не дают, а расстреливать было не за что.
Владимир Кантовский. Первый арест, 1941
Учитель Павел Дуковский
Это чертовски нудно – сидеть. Не сидеть даже, а лежать: в камере было человек 70, дышать нечем, и всем приходилось лежать один на другом. Ужаса не было, только ужасная досада, что началась война, а я, вместо того чтобы воевать, сижу в тюрьме и так хорошо изолирован от общества, что не знаю: то ли наши под Берлином, то ли немцы под Москвой.
Еще во время следствия меня этапировали из Москвы в Омск, где продержали в тюрьме около полугода. Заключенные – ценный груз, его нельзя было держать близко к немцам: вдруг пропадет.
После приговора меня оставили там же, в Омске, на строительстве авиационного завода. На общие работы не отправили, я ведь был грамотный. Десятилетка – это почти академическое образование по тем временам.
В первый же день, как вывели на работу, дали мне носить доски. Вроде бы совсем тоненькие, но уже к вечеру первого дня меня шатало. На второй день подходит десятник, говорит: «Считать умеешь?» Считать доски оказалось легче, чем носить. Работа, правда, была достаточно напряженной, но я хотя бы не голодал. И постоянно, десятками, писал заявления с просьбой отправить меня на фронт. Это, наверное, был первый урок лагеря: если хочешь чего-то добиться, бей в одну точку. Каждый раз, как находишь кусочек бумажки, пиши заявление. Другие уроки: никогда ничего не жалей из барахла (в Омске я выжил, потому что сразу обменял московское пальто на хлеб и немедленно обе 900-граммовые пайки хлеба съел) и веди себя по возможности честно по отношению к себе и товарищам.
Зимой у меня начались цинга, воспаление легких. А к концу 1942 года пришло решение особого совещания о замене десяти лет лагерей на пять с отправкой в штрафную роту. Наверное, подействовало, что я латыш. Товарищ Сталин в те годы увлекался национальными воинскими частями, а латышей для них взять было негде, все уже сидели по лагерям.
«Искупить вину кровью»
В полку, который формирует штрафные роты, нас, заключенных, набралось человек пять. Я – латыш по паспорту, литовец… Отправили нас на Северо-Западный фронт. Документы дали – и езжайте. Без всякого конвоя, лишь бы сплавить. Мы даже на пару дней заехали ко мне домой.
Бежать можно было легко, но я не стал. На