На Вавилова мы, словно прежние бурши, вломились, смеясь, на кухню: изыскивать себе добычи к чаю.
– Странно… Я голодна и весела. – Я извлекла из недр холодильного шкафа Катины домашние абрикотинки. В леднике нашлось мороженое, мое любимое, с каштанами.
– Ну уж, тебе бы удивляться, Нелли. Помнишь, ты же и рассказывала: когда умирает иезуит, его братья собираются на праздник. А знаешь, Нелли… Давай на кухне и устроимся, чего туда-сюда подносы таскать? Как в прежние времена, помнишь, у тебя в Брюсовом переулке? Мне-то, надо сказать, мало их перепало, тех твоих посиделок, только год.
– Что поделаешь. Это был твой первый курс, а у меня – пятый. – Я расставила на покрытом скатередкой из тарусского льна кухонном столе чашки, десертные тарелки, вазочку для пирожных. – Были мы впрямь «веселы, покуда молоды», приятно в кои веки вспомнить. Спасибо тебе, Мишенька. Это в самом деле была дивная и очень правильная мысль: Луна.
– Это самое меньшее, что я мог сделать. – Миша посерьезнел. – Просто большего придумать не сумел. Царствующий дом в неоплатном долгу перед Наталией Всеволодовной.
Я поискала глазами по кухне, и, найдя старую Катину шаль, накинула ее на плечи: меня вдруг зазнобило. Те чудовищные сутки, покушение на Ника, битву врачей и Наташи за жизнь Романа – я до сих пор не могла вспоминать спокойно. Вновь подумалось и о том, умно ли я тревожусь, что до сих пор не дал о себе знать Роман. Всё-таки мое состояние было немного экстатическим, когда я так от него хоть чего-нибудь ждала. Столь сильная уверенность в том, в чем уверенным быть зыбко, в мистике, все ж немного странна. Вне сомнения, Роман, с его невозможным звериным чутьем на всё, что ему дорого, мог бы почуять беду. Но мог бы и не почуять, как ничего не ощутила я, увлеченная своим переводом. Это лишь нервы, особо тревожиться не о чем, да и по правде сказать – за Романа тревожиться по определению нелепо. Он мгновенно рассчитывает любую опасность, тем паче, с тех сентябрьских ид он стал опытнее и старше. Но отчего-то мне по-прежнему не по себе.
– Прости, Нелли.
– Всё хорошо, Мишенька.
Я в самом деле отогревалась под дружеским Мишиным взглядом, в уютных кухонных стенах. Стены эти, как больше, чем десять лет назад, когда мы с Романом ждали в них судьбоносных известий то из Америки, то из Франции, остались неизменными. В студенчестве я собственными руками, дабы сделать сюрприз отцу, оклеила их олефиновыми обоями в охотничье-лубочном стиле: фигурки в сепии, обрамленные гирляндами неведомой ботаникам листвы. На них красуются бравые егери в залихватских шляпах, бегают собаки, трубят рожки, а главное – вышагивают глухари, вдвое превышающие размером и охотников, и собак. Глухари-то