Баба Дуся медленно наклонилась, погладила кошку. Потом с трудом поднялась, открыла дверь во двор и выставила кормушку для кур, бросив туда пару горстей пшена. Две ее курицы, одна черная, другая белая, тут же подбежали, громко кудахтая и отталкивая друг друга.
– Не деритесь только, – сказала баба Дуся, присев на дверной порог, – чего драться-то, всем хватит. Вы же как сестры друг другу будете, хоть и кажетесь разными. Чего вам делить-то? Да… Хотя по-разному бывает. Вот мы с детьми не сладили, – старушка тяжело вздохнула, – все из-за деда моего, Василия Кузьмича. Когда страна-то наша развалилась, а вслед за ними и колхозы, так и запил он. Обидно ему было. Всю жизнь, почитай, в колхозе отработал. Еще в войну мальчонкой начал… А тут такое… Любой сорваться может. На меня руку поднимал. Чего не сделаешь по пьянке-то? Дети хотели, чтобы я его выгнала из дома. А куда ему, хворому, идти-то? Не было больше у него во всем свете ни кола ни двора. А как же можно живого человека на улицу-то выбросить? Вас вот и то жалко, а человека и подавно…
В груди у старушки вновь что-то больно защемило.
– Ох, Батюшки святы, – перекрестилась баба Дуся, – Боже, спаси и сохрани, – прошептала она пересохшими губами.
Старушка подумала, что надо немного полежать – и тогда боль отпустит. Раньше это помогало: отдохнешь, подумаешь о чем-то хорошем – и сразу становится легче.
Баба Дуся, с трудом держась за стену, дошла до своей железной кровати и тяжело опустилась на стеганое ватное одеяло. Несколько минут она лежала с закрытыми глазами, думая о Митриче, кошке и своих курицах.
«Надо подниматься», – через какое-то время решила баба Дуся и попыталась привстать, опираясь на слабые руки.
Вдруг в сенях стукнула дверь, под тяжестью чьих-то тяжелых ног заскрипели старые половицы, послышался грохот пустого ведра. Отворилась дверь, вошла соседка Зинка.
– Здорово, соседка. – Она грузно опустилась на стул, сложив руки на большом животе. – Все лежишь?
– Да вот, что-то прихватило, – тихо проговорила баба Дуся.
– Ну так что же, у всех бывает. Старость, она, понимаешь, не в радость, – хмыкнула Зинка, и ее толстые щеки затряслись. – Многое уже самой не осилить. Ты… Это… картошку свою будешь копать, или как?
Старушка тяжело вздохнула:
– Да, вот немного оклемаюсь…
– Да ты полежи, полежи… если сил-то нет… – Зинка замолчала и огляделась вокруг. – Не спеши… Ежели что – мы можем помочь. По-соседски… Выкопаем… Мешок тебе, мешок нам…
– Да как же, – тихо отозвалась баба Дуся, беспокойно заерзав на кровати, – а дети приедут, чем я их кормить-то буду?
– Да где они, дети-то твои?! – махнула толстой рукой соседка. – Сколько годов ты их не видела-то?!
Баба Дуся, поджав губы, молчала. Ее грустный взгляд скользнул по стене, по старым, выцветшим фотографиям. Вот та, в центре, – это фото сына; а те, по бокам, – это дочкины. А вот и общая. Когда еще дед был жив, сын сделал снимок рядом с домом, около высокой березы. Баба