Но княгиня продолжала терзаться невыносимой мукой. На беду, ее муж не мог бросить столицу, правя царскую службу, а в последнее время будучи приближен к патриарху.
Он вызвал в усадьбу Ермилиху и сказал ей:
– Лечи княгиню! Занедужилась она дюже!
Ермилиха поклонилась в пояс.
– Не вели казнить, вели слово молвить, царь-батюшка! – заговорила она тонким, льстивым голосом. – С глазу княгинюшке недужится; не иначе, как с глазу! Уж я ли ее не пользовала: и травою, и кореньем, и наговором. Одно теперь осталось, князь-батюшка!
– Что?
– По монастырям везти, о здоровье молебны служить, потому всякий глаз от лукавого.
Князь молча прошелся по горнице.
– А про… сына узнали? – спросил он с запинкою.
– А по молодом князюшке панихиды служить надо. Коли жив, сейчас к дому повернется.
Князь угрюмо кивнул.
Богомолье действительно – лучшее средство. Он приказал жене собираться, снарядил возок и послал ее в Троицу, к Николе на Угреш, в ближний Юрьевский монастырь.
Остригла княгиня в знак печали свои роскошные волосы и поехала молиться святыням.
Не помогли панихиды, и не вернулся пропавший сын, но сама княгиня оправилась и стала покойнее, только сенные девки шепотом рассказывали, что порой, случалось, вскрикнет она ночью так-то страшно пронзительно и вскочит с постели, словно обуянная.
Все угрюмее день ото дня становился князь. По дружбе к нему, дня не проходило, чтобы в застенке разбойного приказа приказный дьяк не пытал одного-двух скоморохов, но ничего не говорили пытаемые о княжеском сыне.
Терехов-Багреев тоже ничего не отвечал.
Как в злую тюрьму приезжал князь в свою усадьбу и часто, не видясь даже с женою, сидел в своей горнице, выслушивая доклады своих гонцов, которых слал во все стороны.
И вот однажды вошел к нему его верный Антон и сказал:
– Немчин какой-то с Рязани приехал. От боярина Петра Васильевича грамотка!
– Где? Давай! – Князь дрожащей рукою сорвал шнурок и, развертывая свиток, сказал Антону: – Гонца в избу сведи. Напой, накорми.
Антон ушел, а князь стал читать каракули боярина, своего друга:
«И слышь, немчину этому про твоего сына ведомо. С того и посылаю до тебя. А княгинюшке твоей от нас поклон земн…»
Князь не дочитал послания и, выскочив из горницы, закричал не своим голосом:
– Эй!
На зов прибежал отрок.
– Беги со всех ног в избу! Вели Антону немчина сюда привести! Живо!
Давно никто не видел такого оживления в лице и движениях князя. Он не мог сидеть и бегал по горнице. Заслышав шаги, он сам отпахнул дверь и, увидев Эхе, с порога закричал ему:
– Что знаешь о сыне?
Эхе смутился и, положив левую руку на поясной нож, почесал правой за ухом.
– О каком сыне?
– О моем, о моем!
Эхе покачал головою.
– Про мальчика я говорил, это – правда; но не знаю, ваш это