– А если он задохнется от собственной рвоты? – сказала Ира.
Миша улыбнулся:
– Как Бон Скотт из «Иси Диси»?
Била Ира Мишу редко. В исключительных случаях. А тут он даже сообразить ничего не успел, как получил сильную, глухую пощечину.
Миша схватился за щеку:
– Ай. Ты чего?
– Ничего! Я тебе покажу, Бон Скотт!
Ира нанесла еще несколько быстрых и несильных ударов по корпусу.
– Больно! – сказал Миша.
– Это я еще разминаюсь! – она тяжело дышала. Но скорее не от физической нагрузки, от возмущения.
– Устала? – спросил Миша с сочувствием.
– Да, – ответила Ира.
– Иди ко мне, я тебя обниму.
– Не пойду.
Тогда Миша сам сделал несколько шагов и обнял Иру. В его руках она начала тихо плакать.
– Я так боюсь за него, – говорила она, всхлипывая. – Каждый день. Каждую ночь!
– Ты просто устала, – он поцеловал ее в мокрую щеку.
– Нет! Не просто, – Ира выбралась из объятий. – А очень. Я очень устала.
– Ну, если так, – начал Миша. – Мы можем…
– Чтобы в детдом его? Никогда!
– Да я этого не говорил. Только не бей!
– Я знаю, что ты хочешь от него избавиться!
Миша крепче прижал ее к себе.
– И не обнимай меня! – Ира отступила назад.
Мише всё это надоело.
– Ладно, – сказал он. – Пойду Ванечку разбужу. Пора уже.
– Не трогай его! Моя очередь его будить! – сказала Ира твердо. – Моя!
Это было невероятное удовольствие целовать Ванечку в теплую щечку и видеть, как глаза его раскрываются, словно бутоны, и как он быстро находит тебя сонным еще взглядом и сразу улыбается, расцветает улыбкой, начинает сиять, как будто внутри него включили свет, и тянется к тебе ручками, пытаясь обнять.
Я спала без снов. Точно водолаз висела в воде над темной впадиной, думая, опускаться мне ниже или нет.
Сквозь сон услышала папин голос:
– Юлечка. Юлечка, вставай! Юлечка!
Надо сказать, что я ненавижу, когда на меня смотрят во сне. Пришлось открыть глаза.
– На работу пора, – сказал папа. – Опоздаешь.
– Я спала с открытыми глазами?
– Нет. С закрытыми. Ты спала, как ангел.
– Пап, только не начинай, – ответила я и сбросила с себя одеяло.
Когда живешь в одной квартире с отцом, приходится спать в пижаме. Я это ненавижу. Хотелось бы спать голой, как мать-покойница говорила, «чтобы тело дышало», но это, наверное, в другой жизни.
Отец каждое утро будил меня, кормил, провожал на работу. И всё это под треск радиоточки, последней в городе Москве. С полупоклоном он протягивал мне сверток с бутербродами. Смотрел, как я надеваю пальто.
– Ты такая худенькая. Ножки тоненькие, – говорил он мне.
– Пап, ножки у меня как два ливанских