И вдруг, вопреки всему и несмотря ни на что, душа загорелась теми идеалами, которые имеют своим источником Запад. Не тот Запад, который мы знаем, не тот, влиянию которого мы всегда противостояли и будем противостоять до конца. Почти неизвестный нам Старый Запад, дышавший Христом, пусть и на свой манер, вдруг оказался исполненным такой удивительной, по-своему уникальной красоты, от которой и глаз невозможно оторвать.
Теперь я чувствую, что эта староевропейская красота христианства не просто драгоценна для нас, но более того – она часть нашей русской души, совершенно неизведанная, не освоенная нами часть нашего внутреннего мира, причём – совершенно необходимая нам для гармоничного развития русского национального самосознания.
Логика развития моей личности никак не предвещала этой неожиданно вспыхнувшей любви к Старому Христианскому Западу. Это совершенно не было мною спланировано, но ведь у Бога нет случайностей. Тогда я понял, что тут не моя воля, а Божья. Я сделал не то, что я хотел, а то, что хотел Бог. Деус вульт.
Теперь мне приходится вступать в полемику с теми, кого я всегда считал союзниками, да в общем-то и продолжаю считать. Многие православные, привыкшие идейно противостоять влиянию либеральногопостхристианского Запада, а так же Запада католического и протестантского, постепенно привыкают видеть в Западе источник абсолютного зла. К истории они обращаются лишь за тем, чтобы и там найти подтверждение того, что на Западе всегда и всё было плохо, и ничего хорошего там никогда не было. Это типичный перегиб психологии военного времени, которую я очень хорошо знаю по собственному опыту.
Вот этот-то перегиб я и пытаюсь выровнять, утверждая, что в истории Христианского Запада есть много такого, что не только не вредно для нас и даже не только может быть полезно, но даже и крайне необходимо для выравнивания внутренних перекосов.
Сразу хочу предупредить, что резко отрицательно отношусь к любым проявлениям экуменизма, исповедуя самую ортодоксальную форму православия, то есть православие, как таковое. В этом вопросе у нас есть две крайности. Православные, которые симпатизируют Западу, постепенно начинают сползать в экуменизм, то есть в псевдо-церковный либерализм, а это яд для души. Другие православные, оставаясь на позициях строгой ортодоксии, постепенно начинают испытывать ко всему западному устойчивую антипатию, доходящую до ненависти, а это тоже для души отнюдь не лекарство. Пытаюсь найти третий путь, одновременно избежав как ложного миролюбия экуменизма, так и фанатичной ненависти ко всему чужому.
Вполне осознаю, что искать в истории Христианского Запада нечто духовно полезное – занятие для души небезопасное. Продвигаясь по сильно заражённому ересями духовному пространству, можно подцепить какую-нибудь недоброкачественную идею, прельстившись её ложным блеском. Чтобы находить островки «своего» среди моря «чужого» необходимо особое духовное чутьё, а кто может сказать, что в достаточной мере таковым обладает? Поэтому и не претендую на окончательность суждений, но ведь я не один, я – в Церкви, если что – меня поправят.
Итак, эта книга обращена прежде всего к православным, которые готовы воспринимать духовную реальность сложно, не в чёрно-белом, а в цветном варианте. При этом я с уважением отношусь к тем братьям, которые предпочитают чёрно-белый вариант – без всяких тонкостей и полутонов. Этот вариант гораздо безопаснее. Но он беднее.
Есть два пути. Первый – искать своих среди чужих с риском заразиться чужими идеями. Второй – всех формально чужих считать противниками с риском не рассмотреть и отвергнуть своих. Каждый сам выбирает, какой риск для него предпочтительнее, а моя обязанность – предупредить, на какой именно путь я приглашаю.
Кстати, я не сразу узнал, что, оказывается, развиваю мысли Достоевского, который самозабвенно любил Европу и видел в ней «страну святых чудес», одновременно с этим решительно отвергая всё, что есть в Европе гнилого, духовного опасного. Не мне бы, конечно, развивать мысли Достоевского, но, похоже, охотников не лишка. Вот я и дерзнул.
Ненавидимый прокуратором город
Есть слова, сладкие, как мёд. Есть острые, как перец. Есть пресные, безвкусные. Слово «Иерусалим» – горькое. От века горечь на губах у тех, кто говорит: «Иерусалим». И никакие привкусы не могут заглушить этой горечи.
Горечь вавилонского пленения.
Горечь распятия Христа.
Горечь разрушения второго храма.
Горечь арабского завоевания.
Горечь утраты Святого Града крестоносцами.
Горечь арабо-израильских войн.
В сознании каждого, кто припадает к священным камням этого удивительного