«Пора!» – сказала себе Татьяна. Наконец-то все складывалось как нельзя лучше. Она уже готова была обратиться к профессору, как в этот самый момент, опередив ее, кто-то другой возник за спиной профессора и с силой толкнул его вниз. Застыв от ужаса, Татьяна видела, как только что стоявший на краю обрыва человек, нелепо взмахнул руками и, даже не успев крикнуть, рухнул вниз вместе с осыпавшимися вслед за ним камнями.
Таня истошно закричала, но крик ее был тут же оборван: чья-то сильная мужская рука грубо зажала ей рот. В следующее мгновение она получила сильный удар по голове и погрузилась в темноту.
Глава двенадцатая
Утром моросил обыденный фирменный питерский дождичек. Он сплошной пеленой закрыл все пространство за окном, и Варфоломей, с трудом продрав глаза, в первые минуты пробуждения решил, что он у себя дома, в Питере, настолько привычным было это серое, исторгавшее морось небо. Блаженно потянувшись, глава детективного агентства перевернулся на другой бок, решив, что самое время досмотреть сон, но то странное обстоятельство, что его ложе не отозвалось, как обычно, мерзким пружинным визгом, заставило его приподняться на локте и с некоторым сожалением осознать, где и почему он находится. Его сожаление, да не возмутятся мужественные шотландцы, никак не относилось к стране пребывания. Наоборот, еще накануне Шотландия уже успела заворожить Варфоломея. Причина же его сожаления крылась в тривиальном нежелании вставать столь рано, да еще идти слушать лекции. Но ничего не поделаешь – назвался груздем, полезай в кузов.
– Пора, пора, рога трубят! – пропел Варфоломей, надеясь взбодрить себя собственным же бодрым голосом. – Хватит, Лелька, бока отлеживать.
Лелька же, которой, к великой зависти ее хозяина, торопиться никуда не было нужно, уставилась на него недоуменными бусинками глаз.
– Ну и черт с тобой, лежи, – милостиво разрешил он и отправился умываться.
«Что ни говори, а жизнь здесь вовсе не такая уж плохая», – размышлял он, когда вместо привычной его питерской обшарпанной и местами проржавшей ванны, пред ним предстала сверкающая белизной и какими-то никелированными штучками заморская сантехника, которую до сих пор Варфоломею удавалось видеть только на экране телевизора в рекламных роликах.
Жизнь еще больше пришлась ему по вкусу, когда на полу он обнаружил, вместо привычной ветоши, изящный коврик, а на вешалке – вместо стыдно сказать, чего – белое пушистое полотенце. С наслаждением Варфоломей забрался в душ и отдал себя во власть сильным серебристым струям. Сердце его пело, и губы в такт сердцу тоже выводили что-то бравурное, жизнерадостное, когда резкий стук в дверь вырвал его из состояния эйфории.
«Так стучать может только наш человек», – подумал Варфоломей, с явной неохотой выбираясь из ванной и, накручивая полотенце вокруг бедер, как это обычно делали в подобных обстоятельствах