Оно болит от скорби! Тук-тук. От жалости к себе! Тук-тук. От отчаяния и неизбежности! Тук-тук. Болит из-за лжи! Тук-тук. От предательства! Тук-тук. От страха перед неизвестностью! Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук…
И я буду сидеть в этом чулане и плакать, надеясь, что моё больное сердце, которое скоро, кажется, будет биться со скоростью света, хоть кто-нибудь услышит.
Так, закрывшись в чулане, целую вечность плакал человек с быстро-бьющимся больным сердцем, в надежде, что до кого-то долетит его сердечная боль.
Но не знал этот человек, что ни одно сердце на Земле не может болеть. Оно либо стучит, либо останавливается…
Тук-тук. Тук…
Александр Камаев-Левицкий
Картинки лета
Четыре чернильно-чёрных силуэта сидящих на венчике крыши, были ясно видны на фоне догорающего заката. Это дворовые коргоруши[3] собрались встречать восход праздничной луны. Постепенно бесцветная черепица стала темно-вишнёвой, потом красной, и вот уже на фоне тёмного неба блистает красным золотом крыша старого дома. Четыре кота обрели родной чёрный цвет, но поднимающаяся луна подарила им окантовку жёлтого золота.
Никто не будет нынешней ночью вскрывать холодильники в поисках сметаны, сбивать когтистой лапой, подвешенный на ночь, ком будущего творога, из-под марлевой оболочки которого брызжет сыворотка. И уж точно, никто не слямзит спрятанную под спальное ложе тушёнку.
Сегодня объявлен мораторий на ночное похищение еды. Главные сельские ворюги: хорьки, ласки и коты пойдут на праздник. Всё, что им надо, они стырили вчера. Спите спокойно утки, куры и хозяйки – никто вас не тронет.
Я дремлю на вынесенном во двор под окно нового дома старом диванчике. Полусонным взглядом наблюдаю метаморфозу перехода дневных цветов и запахов в ночные. Жду, когда над прудами грянет лягушачий хор. Вот-вот проснётся дедушка, и мы начнём трудиться. Пусть он поспит подольше, сегодня предстоит работа – тяжкая, но короткая. Всё равно сны вещие кажут на утренней зорьке.
– Лови татя! Бей рыжего! – Раздался из заросшего хмелем старого дома хриплый скрипучий крик.
Я невольно отметил, что Махно снова простыл. Всякий раз одно и то же. Как новый дом построишь, так старого Махно не дозовёшься. Этому новому дому, под которым я сижу, сто лет уже в обед, а всё равно числится «новым». Фундамент, на котором он стоит, ещё при древних греках ставили. Правда, в старом доме фундамент ещё альбенский. Были тут такие, эльфам родня. Так и живём. Обветшает один дом, ставим рядом другой, но на старом фундаменте.
Сквозь решётку подвала выскочило существо похожее на большую рыжую крысу и метнулось со двора… Но не успело! С крыши навеса, под которым я лежу, слетела бело-чёрная молния прямо на загривок крысуну. Это моя любимица Изя. Когда она помещалась на ладошке, то сильно любила выковыривать из творожка изюм. Потому и назвалась Изюминкой – сокращённо Изя. Теперь-то она – Мама-кися. Обладательница особенно бархатного тембра урчания и убийца крыс. Вот только не понял, кто раньше поспел, то