– А может, лучше трубочку раскурим? – Не вставая, волонтер пошарил позади себя, достал из тулупа трубку, кресало и кисет с махрой. Махру изготавливал сам. Табак сажал на подворье. После Петровских реформ это приветствовалось. Только табак и сажал. Остальная огородина: капуста, свекла или репа – как-то сама в руки шла. На мелочь эту денег не переводил.
Гликерия от трубки отказалась. Нюхать табак она тоже не любила. Однако городские красавицы нюхали – не отставать же от них. Заправила потщательней понюшку, спросила гнусаво:
– Что у тебя малявка эта делала?
– Сережку искала. Обронила ввечеру.
– Ой ли! Ты смотри у меня – не связывайся с малолетками, – то ли в шутку, то ли всерьез пригрозила Гликерия.
«Как понять, какая из них малолетка? Двенадцатилетних замуж отдают. Вот у сведов…»
Волонтер мечтательно потеребил край поневы. Потом и приподнял его. Пахнуло любистком. И дух его был куда сильнее махорочного, куда забористее. Девки борковские носили летом под рубахами пучки этой пахучей, приворотной травы. Пальцы волонтера сами собой, ненароком, двинулись дальше. Задержались в перекрестье сдвинутых ног, в нежной впадинке под коленом.
– Гликерия, сладкая моя, – прошептал волонтер и сглотнул, словно медом поперхнулся. Намерения его были предельно ясными. Уже и трубка покатилась с крыльца к чернобыльнику. Однако Гликерия спросила:
– О чем думаешь, Стахий? – и вытерла пальцем под носом.
– Думаю, – ответил волонтер, задыхаясь, – думаю, как господа с фижмами управляются. Под них не подберешься. – А рука его уже собрала в горсть грубую шерсть поневы, мягкое ношеное-переношенное полотно рубахи.
– Глупой! – смеялась Гликерия. – Госпожи прежде фижмы снимают.
– А если так вот, по-походному?
– Ой! – хохотала Гликерия. – Ой! Ой! У господ та-ак не бы-ва-ет!
– Всем ты хороша, сладкая моя, – говорил волонтер, заворачивая Гликерию в тулуп, – отзывчивая. Денег не требуешь – не то что Биргиттка. Вот только телесов маловато. Косточки через рубашку, будто у фижм, торчат. Откармливать тебя надо, как гуся рождественского или каплуна. Знаешь, как их сведы откармливают? – и, не дождавшись ответа, продолжал: – Подвесят в амбаре и корм в глотку заталкивают.
– А почему в амбаре? – сонно полюбопытствовала Гликерия.
– Да чтобы за кормом далеко не ходить, расчетливые они люди, сведы. А может, тебе акилининого петуха изловить, – предложил волонтер после некоторого раздумья.
– Попробуй только!
– А так, с лица, ты красавица, – продолжал он, мысленно согласившись, что петуха ловить не след, – чисто царица, Анна Иоанновна.
– Ну уж! – возмутилась Гликерия, стряхнула сонливость. – Ее Императорское Величество – уродина, рябая.
– Да господи-боже мой! – загорячился волонтер. – Под белилами да румянами рябин нисколько не видать. Красавица она, говорю! И тела вдосталь – из фижм стан сочным