Суетливые волны на реке всё никак не могут успокоиться!
Всё очень похоже на мою далекую родину, на прежний гурьевский Жилгородок[1]. Очень! Вот эта лавка, на которой сижу. Нескучный сад позади меня. Даже темная скульптура ныряльщицы прямо вот-вот готовая с головой отправиться в эти грязные мутные воды.
У нас же возле пляжа была точно такая же! Потом ей, правда, руки обломали… Ну, не суть важно. Да, по всей нашей большой великой стране были точно такие же. Типовая фигурка. И сходство иллюзорное. …Лавочки наши поплавнее были, да и поглубже, но покороче. Нет. Эти суетливые стоячие волны Москвы-реки никак и никогда не смогут напоминать спокойную гладь Урала.
Неожиданно откуда-то спереди и сверху на воду передо мной спланировала утка. Расправив крылья, она плюхнулась, образуя на мгновение в воде за собой гладкую овальную яму, скользнув в ней, «скозлила», скакнула вверх и окончательно приводнилась, сложив крылья и закачавшись на волнах. Следом за ней оттуда же, из зенита на воду одна за другой, как плюшевые игрушки, беспорядочно посыпалась целая стая уток, но в отличие от первой, несмотря на вертикальное падение, – их приводнение было почти идеальным.
Вот это уже – ни в какие ворота! …И никакого сходства с Жилгородком.
Можно ли купаться там, где плавают утки?! А шумная, забитая машинами Фрунзенская набережная с большими домами на той стороне реки? Не-ет. Совершенно никакого сходства. Ни-ка-ко-го.
Сбоку, закрывая вид на противоположный берег, показался острый нос и передо мной по воде быстро и тихо, заслоняя всё, прошел большой белый речной теплоход со сплошным обтекаемым остеклением по всей палубе, – яхта-ресторан. На широкой корме название: «Баттерфляй».
…Кто-то из классиков, утверждал, что если убить одну бабочку в прошлом, то будущее станет уже совсем другим. Сомневаюсь. Чтобы что-то изменилось в будущем, надо убить несколько сотен тысяч таких бабочек или даже несколько миллионов. Оно не предопределено заранее, но… случилось, так как случилось, и по-другому быть не могло, повлиять на него не зная, о чем там… или даже вернувшись назад, невозможно. И если Вы вдруг не уничтожите этот миллион бабочек, их обязательно убьёт кто-то другой!
…Мир сразу изменится. Может совсем по иным, неочевидным и неизвестным науке причинам. Но все свалят на них, на бедных бабочек.
Красный Востокъ
(не совсем фантастическая проза)
Всем жителям Гурьева…
Неба синего даль огромная
Тишина, простор, солнца яркий диск
Отпусти меня боль народная
Я к земле своей вниз пойду
Поганцево
– Товарищи! С этим дирижаблем, которым мировой империализм вооружил белую контрреволюцию…, который мы сегодня отбили, мы не только освободим эксплуатируемые массы нашего красного Востока, Бухары, но и двинем дальше! Поможем братским народам Монголии, Китая …и даже Индии, которые, страдая под непосильным гнетом своих эксплуататоров – баев и ханов, давно ждут нашей помощи. Искра красного террора озарит всю планету, освободит трудящихся массы и станет началом мировой революции…
Командир отряда, стоящий на тачанке, превратившейся сейчас в импровизированную трибуну, замолчал. Одетый во всё черное и кожаное, сжимая в кулаке черную кожаную кепку, он указал, зачем-то ею на расстрелянных бойцов Черкесского эскадрона, которые без движения, в неловких позах, заломив руки и подвернув под себя ноги, лежали на сырой земле здесь же, между этой ложной трибуной и всем остальным стихийным митингом.
Бойцы Красной Армии и согнанные на площадь возле догорающей церкви испуганные сельские жители, повинуясь этому жесту, одновременно посмотрели на трупы…
Эмоции бойцов угадать было трудно. В их суровых бородатых или просто небритых русских лицах было все, начиная от классовой ненависти и кончая безысходностью, усталостью и полным безразличием. В преимущественно серых глазах местных, также русских, был только один страх.
Босоногие, раздетые по пояс мертвые горцы, устремив в небо свои черные, у некоторых с сединой бороды, длинные носы и остекленевшие взгляды, были ещё теплыми.
Ещё минуту назад со связанными руками, окруженные ощетинившейся штыками, винтовками и непонимающей их речь толпой, здесь, вдали от своего дома, они имели надежду на помилование и спасение.
Всего лишь час назад, сверкая на черкесках газырями и царскими наградами, полученными в Первую мировую за заслуги перед отечеством, в папахах и так же во всем черном отчаянно рубились на шашках, отбивались кинжалами, отстреливались и могли, как всегда, рассчитывать на то, что всё-таки случайно уйдут и укроются в своих горных саклях от этой сумасшедшей «красной чумы» и «безумия большевиков», пришедших из больших русских городов Севера и перевернувших всё с ног на голову.
Два часа назад весь этот мир был в их власти.
Теперь для них все было кончено.
– Пленных не