из готовых камешков и булавок, как плод органического роста, как открытое брожение автономии гения; в то же время он указывает, что творческое воображение как таковое не стоит в изоляции, а взаимодействует с динамикой настроений, эмоций и страстей. С этой же точки зрения Либманн отвечает на вопрос о причинно-следственной связи между деятельностью мозга и психической деятельностью, в частности о локализации психических функций в мозге. Он полностью признает господствующее здесь функциональное взаимодействие, несмотря на радикальное противопоставление материального и психического, хотя и с существенными ограничениями в отношении возможности фактической физиологической дедукции психических процессов; в одном из важных своих трактатов «Анализ реальности» он даже сделал из этого параллелизма важные выводы в отношении коррекции господствующей концепции природы. Но в то же время он поясняет, что доказательство такой связи находит свой непреодолимый предел в загадочном факте тождества самосознания. Даже если бы локализация психических процессов была полной, все равно не было бы материального субстрата для духовного центра жизни души: тождественное «я», преодолевающее временную смену своих состояний как вневременная высшая инстанция, стоит и над совокупностью психофизических фактов. В остроумном афоризме Либманн дал эпиграмматическую формулировку этого факта: «Последние попытки локализовать психические способности в мозгу проследили старую истину, что человек видит глазами, слышит ушами и говорит языком, несколько дальше вверх, внутрь и назад. Но будет ли путь от языка, ушей и глаз ко мне дальше, чем путь от поворота Брока, височной доли и задней доли риуда мозга ко мне, остается под вопросом. «Если для Либмана одна из важнейших задач философии состояла в «расширении нашего горизонта мысли за пределы ограниченной сферы фактичности», то он должен был, руководствуясь этой программой, взяться за указание сверхчувственных предпосылок нашего мировоззрения не только со стороны субъекта, но и со стороны объекта. Конечно, здесь он едва ли не больше, чем прежде, наталкивается на возражения того позитивизма, «который не устает торжественно и сухо уверять нас, что мир кончается именно там, где лежит горизонт нашего эмпирического знания».
Либманн постоянно указывает ему на то, насколько противоречит всякой здравой логике приравнивание мыслимого к невозможному, преодоление трудностей мышления путем отождествления невозможности исчерпывающего анализа понятий с объективной невозможностью их существования и тем самым сведение необходимых вызывающих реальностей к субъективным воображаемым явлениям. Существуют мыслимые мысли, которые, тем не менее, неизбежно навязываются нам логикой фактов. Либман с радостью выступает против «недальновидного, ограниченного номинализма, свирепствующего со времен Холеса, особенно среди английских
