С необходимостью вытекают эмпирические частности. То, что идеал философии тоже заключается в системе, что объяснение мира, к которому она стремится, может предстать перед нашим специфически различающим интеллектом только в виде логической структуры мысли, в которой с помощью какого-то метода из единой основной идеи выведены и объяснены все периферии данной реальности, легко признать. То, что настоящая философия, тем не менее, не обязательно должна представать в виде системы, доказывают Платон, Бэкон и Лейбниц, а также выраженный ужас многих выдающихся философских голов перед всякой эксклюзивной систематикой. То, что эта форма откровенно вредна, утверждают все скептики от Пиррона и Тимона до Бейля и Юма6. Эти противоречивые взгляды не покажутся столь непримиримыми, если принять во внимание, что наша воля и наши возможности, идеал и реальность не всегда, но очень редко совпадают. Поскольку наше эмпирическое и теоретическое знание, несмотря на весь прогресс науки, всегда остается фрагментарным, постоянно обогащается, корректируется, а иногда и революционизируется с нуля новыми, порой совершенно неожиданными открытиями, то в каждой философской системе существует возможность того, что сила воли поспешила опередить силу возможностей.
И эту возможность история возводит в ранг возможных. Она показывает, что архитектурный стиль системы зависит от индивидуального и современного вкуса, а реальное содержание истины – нет, поэтому первая вскоре превращается в руины, а вторую извлекают на свет критически настроенные кладоискатели. Возьмем любую философию, имеющую отчетливую систематическую форму, например, «Этику» Спинозы, «Wissenschaftslehre» Фихте или «Критику чистого разума» Канта, в той мере, в какой она находится под архитектурным принуждением категориального аппарата. Снова и снова повторяется зрелище, что формы, которыми восторгается школа, распадаются, а ядро истины (которое, следовательно, не может зависеть от долговечности этих форм) остается нетронутым. То, что следует отказаться от более пленительного, чем убедительного формульного аппарата систематики, если его можно приобрести maln ücko, только за счет чистоты логического сознания, не нуждается в доказательствах. Но то, что даже добросовестную систему можно легко обвинить в затыкании пробелов в мышлении невольными субрецептами или терминологической латаницей, априори объясняется размышлениями о специфической ограниченности человеческого интеллекта, а посториорно – историческим опытом. Субъективная истинность – основной постулат, объективная истина – конечное требование всей философии. Первое вполне совместимо со вторым, а именно с тем, что философ, искренне убежденный в том, что он нашел главный ключ ко всем загадкам, пытается отпереть им все двери, а там, где это не получается, также добросовестно помогает себе всегда доступным