Засветилась третья, тускло, неровно, пятнами.
А вот в четвертой свет окреп, пусть все одно был неравномерным. Пятая… еще немного и откроет глаза. Разомкнет слипшиеся губы, задав вопрос, на который у Верховного нет ответа.
Что он делает здесь?
Впрочем нет, маски не стали говорить. Зато потянуло свежим воздухом. И кровью… тоже свежей.
Три ступени.
Приоткрытая дверь, которой Верховный коснулся осторожно. Площадка три на три шага. И бездна внизу. Марево огня на небесах почти погасло, лишь редкие всполохи тревожили тьму.
– Красиво, – девочка сидела на самом краю, свесив ноги в бездну. А за спиной её темной грудой виднелось тело. – Хорошо, что ты пришел.
– Не уверен, что мне сюда можно, – Верховный оторвал руку от двери. Отпускать её было боязно, хотя он и понимал, сколь нелепый это страх.
– Теперь, наверное, да… или нет. Я не знаю.
Она смотрела на небо.
– Их так много…
– Звезд?
А вот кровью пахло резко. Верховный посмотрел на тело… нет, подходить к нему не стоит. Мекатл или мертв, или почти. В любом случае, он не так и важен.
– Да… я не помню, где я жила раньше, но знаю, что не видела столько звезд. Никогда, – она обернулась и лицо её было бледно. – А ты?
– Видел. Я каждую ночь поднимаюсь… поднимался…
И теперь придется снова, потому как Мекатл мертв. А кому еще поручить столь нужное, но при том грязное дело? То-то и оно, что некому.
Совершенно некому.
– Я не хотела, – девочка протянула руку. – Не хотела его убивать. Он сам виноват.
– Конечно.
Верховный коснулся тонких пальцев. Хрупкие какие. И ноготки полупрозрачные, и рука сама во тьме кажется белой, а что под ноготками темная кайма грязи пролегла, так ведь ребенок.
Пусть и божественный.
Дети вечно ищут что-то. Грязь в том числе.
– Ты не боишься меня? – в её глазах и звезды, и марево, и вопрос.
– Боюсь, – признался Верховный, опускаясь на камень. Получилось тяжеловато. Заныла спина и суставы тоже. Как бы потом подняться.
– Почему? Я ведь никогда не делала тебе плохого. Другим делала. Но тем, которые сами хотели сделать мне плохо.
– Это сложно объяснить…
Смотрят выжидающе. Ну да, не ответ.
– Ты – дитя. Я смотрю и вижу дитя. Чудесное. Красивое. Такое, которому радовалась бы любая мать и любой отец…
– Я и её не помню. Маму.
– Ксочитл тебя любит.
– Да… она… как мама, – и брови хмурятся. – Но говорить нельзя. Если сказать, то её убьют. Это правда?
– Попытаются, – кивнул Верховный. – Дело в том, что ты не только дитя, но и воплощение власти. Высочайшей. И тот, кто влияет на тебя, тоже получает часть этой власти. А кто может повлиять на дитя сильнее, чем та, что подарила жизнь? Или та, кого он почитает наравне?
– Я поняла, – девочка была серьезна. – Спасибо.
– Не за что. А вот в остальном… тебе доступно