В нем бурлило негодование, однако фантастическая история совместного прошлого, которую рассказывала Жозефина, захватывала его все больше.
– Потом правительство подписало мир с Пруссией, зима закончилась. Мы с тобой встречались тайком от всех. Ты не хотел портить мою репутацию! Забавно! По правде говоря, никому не было дела до моей репутации. Помнишь, как мы пробирались в твою мансарду?
Она счастливо засмеялась, уткнувшись лбом в плечо Алекса.
– Мы с тобой специально возвращались поздно, уже в темноте, чтобы никого не встретить. Ты стучал в дверь железным кольцом, которое висело на ручке, и кричал «Откройте, пожалуйста!» Месье Густав, швейцар, дергал за шнур, который тянулся от дверной щеколды в его комнату – ему было лень вставать с кровати каждый раз, когда кто-нибудь возвращался. Ты на ощупь находил свечку, которую утром оставлял у входа, зажигал ее и мы пробирались к тебе по лестницам и коридорам. Они были такие узкие, что жильцы с трудом могли разойтись вдвоем.
Жозефина вздохнула. Она перебирала воспоминания о трудных днях, как любимые драгоценности.
– Очень важно было достаточно громко выкрикнуть свою фамилию, проходя мимо комнаты месье Густава, чтобы он знал, кто вошел! Иначе швейцар с проклятиями выскакивал в коридор и потом долго кричал на весь дом все, что думал о беспутных девицах, которые таскаются по ночам в комнаты к одиноким мужчинам.
Она замолчала. Алекс осторожно повернул голову – положив голову на согнутый локоть, другой рукой Жозефина поглаживала живот. Ее взгляд был обращен будто бы внутрь, к младенцу. В груди Алекса шевельнулось незнакомое чувство. Если он и думал о детях до нынешнего момента, то лишь в том смысле, как уберечься от их появления. Сейчас, вопреки здравому смыслу, вид этой женщины, беззвучно баюкавшей не рожденное еще дитя, пробудил в нем инстинкт, названия которому Алекс пока не знал, но ощущал как теплую, безотчетную радость.
Жозефина улыбнулась.
– Малыш шевелится!
Она снова умолкла, а затем уже совсем другим тоном сказала:
– Надеюсь, войны и революции обойдут наше дитя стороной. Не хочу, чтобы он видел то, что пришлось пережить нам – и во время войны, и в дни Коммуны, и после нее.
Провозглашение Парижской Коммуны произошло на фоне не прекращавшейся во Франции политической борьбы, которая особенно обострилась во время Франко-прусской войны. И все-таки, несмотря на революционный фон, последним толчком к восстанию послужили события чисто экономического характера.
Для обороны Парижа, осажденного прусской армией, осенью 1870 года в городе была создана Национальная гвардия. Жалованье, назначенное гвардейцам, спасало от голода десятки тысяч людей, хотя оно же создавало почву для махинаций – не все получавшие паек, действительно воевали. Чтобы облегчить участь неимущих парижан в период блокады, за государственный счет были выкуплены из ссудных касс заложенные ими личные вещи стоимостью до 15 франков и, что особенно важно, на