– Не знаю, честно. – Похоже, у него и вправду нет объяснения. – У нас с N такие отношения были, мы то сходились, то по полгода не встречались. Я не знаю.
Много лет прошло, но меня до сих пор ужасно бесит, что я не получила никакой информации о присутствии этой женщины в его жизни и в жизни детей.
Чашки, ложки и ковры
Первые два года жизни в Амстердаме я все время боялась нарушить привычный образ жизни семьи и поэтому многое делала в ущерб себе. Мне казалось, эти жертвы необходимы, чтобы выстроить гармоничные и спокойные отношения. Действительно: невозможно приехать в дом, где люди живут больше десяти лет, где сложились быт и традиции, и начать устанавливать свои правила.
Сопротивление вызывали даже незначительные шаги, которые я начала предпринимать через полгода после переезда. Возможно, отстаивай я свои границы увереннее, я не чувствовала бы себя жертвой и не срывалась бы периодически на скандал, устав под всех подстраиваться.
Но тогда я пришла в этот дом спасать и приспосабливаться. Бедные дети, бедный мужчина, проживший больше десяти лет один! Ну вот же я! Я сейчас все быстренько починю, и всем станет хорошо!
И я начала действовать. В каких-то ситуациях это было детям в радость – когда я, к примеру, водила их по магазинам. Но в других случаях мои нововведения были очень некстати. Например, Жасмине не нужна «мама» – у нее ведь была своя. А Лоле не нужна женщина, которая учит ее тихо чихать и сморкаться, – Лола хочет все делать громко. Мужу не нужна женщина, которая по-своему воспитывает его детей.
Когда я видела, что мои попытки делать добрые дела не вызывают радости, а скорее даже наоборот, мне становилось плохо. Очень плохо. Моя ценность в собственных глазах стремительно таяла. А ведь я так старалась!
Крайне подавленная, я выходила на улицу, садилась на скамейку и прижимала к себе месячного ребенка – недавно родившуюся Миру. Мне становилось ужасно себя жалко, а от несправедливости хотелось плакать. В горле вставал комок, как это бывало только в детстве – когда хочешь заплакать, но не можешь. На скамейке я уставала, замерзала и с чувством тотальной несправедливости возвращалась. В моем новом доме мне было неуютно и хотелось многое поменять. Но я не чувствовала за собой права предложить изменения – они ведь нужны лично мне. Так постепенно укреплялось ощущение, что у меня много обязанностей, но совсем нет прав.
Дом был заполонен детскими поделками и рисунками. Они были развешаны на дверях и на стенах с помощью скотча. Периодически листы с шуршанием опадали на пол. Некоторым из рисунков было лет по семь-восемь, муж привез их еще из Австралии. Выглядели они соответствующе: краски выцвели и облупились, бумага скукожилась и пошла пятнами.
Некоторые рисунки были заламинированы и использовались как подставки