Николетт прислушалась к тишине.
– Я все еще надеюсь уловить в ночи свист крыльев Эдвина, увидеть, как он летит по небу, освещая тьму, – она нахмурилась. – Но мне нельзя близко к нему подходить, нельзя больше смотреть на него… Наша встреча не приведет к добру. Пока!
Вплоть до самого рокового рассвета, когда все измениться. Тогда уже не нужно будет ничего опасаться. Как-то раз она следила за Эдвином издалека, прислонившись к колонне в его замке. На него нельзя было смотреть долго. Слишком велик был соблазн обо всем забыть.
Поэтому она держалась подальше. Но забыть о нем все равно было нельзя. Мысль о том, что где-то существует создание, подобное ей, сама по себе дразнила. Эдвину тем более лучше ее не видеть, иначе хрупкое равновесие в его стране будет нарушено. Ему вообще лучше не знать, что в мире есть кто-то выше его. Пусть считает себя единственным потомком дьявола и наслаждается меланхолией. Его груз не так уж велик.
– До сих пор мне казалось, что соблазнительнее Эдвина никого нет, – Николетт тряхнула головой, старательно прогоняя воспоминание, мелькнувшее, подобно молнии. Собрание, ночь, десятки мрачных лиц и юноша с удивительно невинным лицом и кинжалом убийцы, спрятанном в рясе. Невинные убивают?! Во имя Господа! Как все просто! Религиозный фанатизм. Так это называется у людей. Непорочные идут проливать кровь ради бога в небесах, который якобы им это велел. И любое злодеяние оправдано тем, что они совершают его во имя бога. Они чувствуют себя святыми. Будут ли они гореть в аду?
Николетт попыталась прогнать из памяти лицо юноши и не смогла. На него было приятно смотреть и в то же время больно. Он скоро умрет. Она чувствовала печать смерти на его гладком лбу. Самоубийцы! Они всегда казались ей особенно привлекательными. В них крылась какая-то загадка, неподвластная даже дьяволу. Что заставляет людей идти на смерть во имя своей веры.
Тот юноша был готов принести себя в жертву ради благого дела. Он не знал, что сотворит. Николетт представила, как кинжал врезается в его же собственные кишки. Так легко было устранить его прямо сейчас, но она медлила.
Почему? Зачем? Разве стоит сохранять ему жизнь. Он сам выбрал смерть. Вернее, самопожертвование. Так он это называет. Он готов погибнуть сам, чтобы утянуть за собой то, что считает злом.
Она легко пожала плечами. Тяжелые бархатные портьеры с кистями сами опустились на окна, закрыв собой ночь. Она им, молча, велела это сделать. Она не хотела сейчас думать об Эдвине или видеть его. Она хотела еще раз увидеть того юношу.
Отвергнутая
Джоселин ждала напрасно. Как