– А доктор Моррей? – спросил я.
– Что?! – не поняла она и показала на коридор. – Смотрите, здесь были очень знатные персоны. Некоторые пациенты из благодарности разрешили открыть свои имена, и теперь в центральном зале они олицетворяют наше реноме. Например, император Магеллановых облаков, облачный Эйсир; Принцесса Аваллона Тога и банковский служащий Людвиг Молчан.
– И он тоже? – удивился я.
– И он тоже, но этого мы не афишируем, – доверительно призналась она. – Тихий прибывает нерегулярно и непредсказуемо, как обычно.
– А Моррей? – опять поинтересовался я и почувствовал себя как-то особенно глупо.
– Конечно, – непонятно ответила она.
Через несколько дней моего пребывания я обнаружил, что оказался в ситуации средней между джекпот и флеш рояль и что лучшего расклада дел нельзя было бы ожидать, даже если б я планировал свои стратегии долго, продуманно и скрупулезно, чего я, разумеется, никогда в жизни не делал. Всегда лучше получить то, что случайным образом получилось, чем разочароваться в крушении затратных гигантских планов – так сформировалось мое мировоззрение, и раз за разом оно только укреплялось.
Отель при клинике, куда разместила меня ослепительная Джил, принадлежал потомку Иосифа Аримафейского, в одном лице верховному жрецу Синцеруса, правителю Мендакса и директору Реликвария, Биркезиону Галхеду Седьмому, чьей племянницей, так неожиданно кстати, оказалась Джил. Как-то невероятно все сошлось и располагало к неизбежному успеху.
Джил принялась заботиться обо мне как об очень важной особе, в моем представлении, не ниже императорского титула, чем ставила меня в самое дурацкое и недоуменное положение. Ее забота приобретала все более угрожающий масштаб, так что на третий день мы перешли на дружеское, доверительное «ты», а к концу второй недели и вовсе научились обходиться без условностей и церемоний.
Я сотню раз пытался раскрыть ей глаза на свое истинное происхождение, полное никчемности и бесполезности, но она не желала ничего слышать. Впрочем, иногда она слушала, улыбалась как недоразвитому ребенку и вновь принималась за свое. Так продолжалось изо дня в день третий месяц подряд. Я чувствовал себя все несчастней, потому как знал, что никогда ничем и никому не давал повода так тепло относиться к себе и, будучи в тисках необъяснимой, но непреодолимой заботы, ощутил себя Одиссеем, попавшим в плен к сладкоголосым сиренам, где все реже вспоминал об имеющихся, возможно, когда-то у меня первоначальных планах, или, может, намерениях, или что-то такое еще… Но однажды Джил сама вызвала меня на разговор:
– Уважаю твой принцип не иметь имени. Но ты не единственный, кто пытается всех обмануть, потому что тебе нужен он. Ведь так? – спросила она в упор.
– Мне нужен он? – на всякий случай уточнил я.
– Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, что он здесь, на Мендаксе.
– Совершенно не хочется врать, –