Марину все знали как позитивного и полного энергии человека. Она часто меняла место работы и род деятельности, потому что никак не могла усидеть на одном месте. Её не смущало отсутствие постоянства, потому что она прекрасно приспосабливалась к любым условиям. Она всегда считала, что движение – это и есть сама жизнь. В течение дня она крутилась как юла, переходя от одного дела к другому или же выполняя несколько дел одновременно. Домой она приходила поздним вечером, выжатая до последней капли, и падала на кушетку без сознания, не замечая полуразрушенного жилища вокруг себя.
Если ты засыпаешь ночью, ты просыпаешься уже в другом дне. Иногда, по стечению обстоятельств, можно проснуться в другом месте. Почему бы однажды не проснуться другим человеком?
Иногда Марина жалела, что у неё нет чёткого графика работы: хоть какая-то стабильность. Но при этом понимала, что стабильность и свобода не могут существовать вместе. И она всегда выбирала второе. Пусть даже это периодическое безделье приводило к унынию.
Бывало, Марина просто лежала в комнате на грязном холодном полу и молилась, чтобы этот чёртов потолок обрушился. Потрескавшиеся стены и развалившаяся мебель нагоняли тоску. Вся квартира была пропитана дряхлостью.
Марина стыдилась этой стороны своей жизни, поэтому никогда никого не приглашала к себе в дом. Единственным человеком, кого она могла впустить в свою развалюху, был Илья. Он знал её с самого детства и всегда питал её светлой жизненной энергией. Он был нужен ей, чтобы не дать ей полностью уйти в себя.
– У вас входная дверь открыта, это нормально? – Илья зашёл сразу в комнату к Марине.
– Если там грабители, передай им, что тут брать нечего. А если убийцы, скажи, что я здесь одна и безоружна.
– Сегодня выходной? – Илья присел на край кушетки. Та заскрипела.
– Типа того.
– Тебе нельзя здесь находиться, ты впадаешь в депрессию.
– Так заметно? – усмехнулась Марина.
Илья укоризненно молчал.
– Ладно-ладно. У меня ещё есть пара дел в этой части города. Потом поеду к Антону.
– Здесь ужасно накурено, – сказал Илья, подойдя к окну. – Хочешь или нет, но я проветрю.
– Имеешь право.
– Мне не нравится, когда ты хандришь. Когда ты ела последний раз?
Марина молчала.
– Ты занимаешься самоубийством. Просто медленным. Ты вообще любишь себя?
Наводящие вопросы заставили её посмотреть на свои руки. Как-то так получалось, что они всегда были расцарапаны. На ногах постоянно красовались синяки, но причины их возникновения редко удавалось отследить: они частенько проявлялись с большим опозданием. Марина с каким-то странным удовольствием разглядывала эти микротравмы. И чем ярче они были, тем приятнее ей было на них смотреть. Можно ли это считать подсознательным стремлением к саморазрушению?
Илья