ни слова об ударе! Нет, не надо прикидываться умником, не может же быть так, чтобы это был мистер Даунинг, тот самый искомый нами Джемс Вильямс Даунинг, который был, к примеру, цирюльником близ церкви баптистов? Ты крепишься, как можешь, хотя сгоряча уже иной раз почти тормозишь и останавливаешься мысленно на проблеме существовании подобного цирюльника – а есть ли такой на самом деле, не предаёшься ли ты раздумьям о фантоме, которого принял за живого человека, а потом всё равно приходишь к выводу, что ведь может же существовать такой в действительности, может, а тогда почему бы не существовать и цирюльнику, точно так же, как неизвестной даме, содержащей устричное заведение на проспекте Франклина? Существует ли достаточная мотивация так болеть душой за цирюльников и устричников, дабы избавить цирюльников и устричниц всего мира от роковой судьбины? И вдруг, перенапрягшись этим чтивом, в самом конце заметки читаешь следующее, уже с широко раскрытыми глазами, сдерживая дыхание, с сердцебиением и трепетом каждого взбаламученного нерва: „И itse,.. дабы избегнуть неминуемой смерти, вам следует стать посетителем единственного места, где можно купить знаменитые во всём мире бальные перчатки „Pinquin“, в которых ты, видит бог, никогда не простудишься, и будешь выглядеть, как белый ангел в Раю, а именно у мистера Дональдсона!“ О, ты, вечный, вечный покой на высотах Мира! Где ты? Вау! Несчастный читатель для того, чтобы в финале поглотить эту горькую финальную пилюлю, одолел полстолбца рекламных объявлений! Американская пресса обходит стороной широко бытующие в Европе комические столкновения партий и политиков. Этим грешат европейские газеты, но не американские. Только в конце каждого четвёртого года, в течение двух-трёх недель, американцы схватываются в свирепой сваре из-за свободы торговли или из-за несовершенства таможенного билля, две-три недели кипят страсти, идёт кровавая битва, кто кого победит, выяснение того, кто готов сдаться, а кто нет, американцы выбирают президента, – как только выборы завершены, мгновенно всё стихает и на улицах остаются только горы мусора, после чего весь энтузиазм американцев откладывается до следующих выборов. Таким образом, „Политика“ не затрагивается, как нечто слишком зловонное, более целых четыре года подряд, а потом снова начинаются ручные раскопки в этих Авгиевых конюшнях. Американский журналист, как взрослый человек, не обязан садиться и с искренним воодушевлением обрушиваться на такие-то параграфы старого закона и на такие-то запятые нового, создавать длинные „передовицы“ по поводу малейшей бестактности молодого Бисмарка в Ватикане, или изобретать учёные комментарии относительно тронных речей и высочайших шуточек. Он едва ли знаком с этой политикой даже по имени, он не знает, что значит правая и левая, и даже во время выборов он не осознаёт, что такое значит оппозиция. Его листок – бесцветное чтиво, состоящее из хаотического нагромождения
